Под утро, еле передвигая ножки, притащился понурый Адамбо и постучался деревянной головой в тяжёлую входную дверь. Тричелла немедленно открыла ему и буквально затащила в кабинет, к самому подножию кресла у камина. Адамбо виновато посмотрел снизу на отдыхающего в кресле мастера Мирандолу. Мастер протянул вниз руку и помог беглецу взобраться к себе на колени.
   — Что, кончил бастовать, Адамбо?
   Деревянная голова свесилась на грудь — нижняя челюсть громко стукнулась о туловище.
   — Да уж, мастер Мирандола. Ты уж извини, я раньше не понимал, а теперь всё понимаю.
   Близорукие глаза мастера глядели ласково и чуть насмешливо поверх больших круглых очков.
   — Всё понимаешь?
   Адамбо покрутил головой.
   — Никак нет. Ох я бестолочь. Хотел сказать: «всё, понимаю», а вышло, будто всё понимаю. Болван я, мастер Мирандола. — Он вздрогнул и поспешно добавил: — Твоей-то вины уж здесь никакой нет. Ты мне умную голову сделал, я знаю. А уж я… Я так и не научился ей пользоваться.
   Крепкими пальцами мастер Мирандола не спеша гладил куклу по лакированному затылку.
   — И что же ты понял, Адамбо?
   Человечек долго смотрел на мастера Мирандолу, потом наконец моргнул и сказал:
   — Я вначале думал, что все беды от того, что я вишу на нитках, а ты мной управляешь. Мол, это моё достоинство принижает. Типа, я от этого не такой полноценный человек. Дескать, вот начну сам двигаться — сразу стану полноценным, серьёзным, уважаемым гражданином навроде нашего премьер-министра. Оттого и сбежал.
   Мастер Мирандола грустно улыбнулся. Он хотел сказать: это тебе только кажется, что наш премьер-министр не висит на нитках. Вместо этого он спросил:
   — А теперь что ты думаешь?
   Адамбо медленно-премедленно поднял голову.
   — Я думаю, что люди — они разные бывают. Вот один откроет рот — все от восторга прыгают, а другой, даже если молчит, всё равно кажется, что слишком много разговаривает. Наша Тричелла вот сызмальства всем мама, а может, и бабушка, а есть такие, что и в бабках девки. — Задумался на минуту, пошевелил губами и продолжил: — А есть марионетки. Им на роду написано на нитках висеть, иначе бы их без ниток сработали бы. А если марионетка не висит на своих нитках, она всё равно остаётся марионеткой… просто очень негодной марионеткой.
   Мастер Мирандола нахмурился, даже открыл рот, но Адамбо сразу продолжил:
   — А я знаю! Ты сейчас спросишь про эту самую свободу выбора, про которую ты нам твердишь каждый день. А то как же! Я уж как раз тебе про неё собрался говорить. Выходит так, что есть у марионетки свобода выбора. Только она, эта свобода, не типа висеть или не висеть, а типа у кого висеть, у какого кукольника. Вот я, как это понял, так в чём был и пошёл домой, потому как если уж висеть, то уж лучшего кукольника, чем ты, мастер Мирандола, на свете нет и мне не надо. Вот как.
   Морщины на лбу мастера разгладились, он и сам как-то весь подтянулся.
   — Так ты будешь опять играть у нас в театре?
   Адамбо пожал плечами.
   — Я уж собрался было, но больно не хочется: сердце не лежит, я тебе ещё тогда говорил. Не по мне это дело — нитки. А без ниток — противно натуре совсем.
   Старик не то закашлялся, не то так засмеялся.
   — А какой выход?
   Адамбо при этих словах просиял, важно поднял палец правой руки, а левой нашарил в кармане куртейки крошечную, сложенную пополам книжонку и триумфально помахал ею в воздухе.
   — Вот и я думал, где бы мне этот выход найти. А выход взял да и сам пошёл мне навстречу — вот в этой книжке.
   Мастер Мирандола снял с прямого длинного носа очки, стал протирать.
   — Ты мне расскажи, что за книжка, а то не видно.
   — Карма-чакра-сутра, — гордо сказал Адамбо. — Или Кама-сутра-чакра, не упомню никак. Её учёный бандит один написал, а я купил. Он сам про себя говорил, что бандит, а как присмотришься — совсем не похож, ни за что бы не подумал.
   Мастер Мирандола прищурился:
   — Бандит… бандит… может, пандит? Ладно, неважно. Что там написано?
   Адамбо оживился.
   — Там про переселение душ, мастер Мирандола! Только там оно по-другому называлось, красиво.
   — Реинкарнация? — спросил мастер.
   — Нет, что-то с психозом связанное. Душевное такое слово, мне понравилось. Так ты послушай: после смерти моя душа станет новой личностью. Это буду я — и уже не я. Я смогу не быть марионеткой, мастер Мирандола! Помоги мне!
   Старик удивился.
   — Чем я могу тебе помочь-то?
   — Сломай меня, мастер Мирандола. Только сломай, а дальше всё будет как в книжке. Я тебе за это большое спасибо скажу.
   — А сам себя — не можешь?
   Адамбо в ужасе замотал головой.
   — Нет, конечно! Ты же нас учил, что нельзя воровать, правда? Ты меня сделал, значит, и сломать можешь. А если я сам — это выйдет, как будто я твоё украл. Или ещё хуже — убил кого-то. Давай, мастер Мирандола, пожалуйста!
   Кукольник медленно встал, прижимая Адамбо к груди, как младенца.
   — Ты уверен?
   Человечек закивал.
   — Я никогда ни в чём не был так уверен. Не теряй времени, мастер, прошу тебя.
   Старик долго смотрел на огонь в камине, потом зажмурился крепко — лоб его побелел, всё тело тряслось. Через несколько минут, не разжимая век, он быстрым движением сломал деревяшку пополам и кинул остатки в огонь; тут же прислонился плечом к кирпичной кладке и так стоял неподвижно.
   Неожиданно пальцы мастера задвигались, будто бы зажили отдельной от него жизнью; в этот же момент, слегка скрипнув, отворилась дверь, и в комнату проскользнула Тричелла. Изящно двигаясь, она подошла к старику, обняла его ногу и спросила:
   — А он точно оживёт в другом теле, мастер Мирандола?
   Кукольник медлил с ответом.
   Он хотел сказать: я не знаю.
   Он хотел сказать: я только знаю, насколько мне больно сейчас, и знаю, что не могу сказать об этом вслух, потому что не меня здесь надо жалеть, потому что не я больше других заслужил жалость.
   Вместо этого он кивнул и прошептал:
   — Конечно, оживёт, деточка.
   Но Тричелле не нужны были слова. Она с любовью и пониманием глядела на мастера Мирандолу, и её руки нежно гладили его колено, подчиняясь тонким ниточкам, которые связывали их с пальцами мастера.