Покуда снишься — снись.
Пока верёвочка не вьётся,
а взрывчатая смесь
покуда в руки не даётся.
 
 
Покуда весишь — взвесься,
не то взлетишь, как пыль,
при свете полумесяца
посеребря ковыль.
 
 
Пока тоска-тоски-тоскою
и не с руки, и не к лицу,
покуда не перетаскаю
всё тайное на улицу.
 
 
Покуда снится — как снуётся
по той, по заосинной стороне.
Кто поглядит со дна колодца?
Кто не уколется, сбегая по стерне?
 

 
Загадочны — как жизнь.
Как жизнь по эту
сторону реки.
Вяжись — не отвяжись,
Москва-река впадает в Лету,
пройдя чистилище Оки.
 
 
И огоньки
с другого берега,
призывные, манят.
Как будто там Америка
и мотыльки,
изображение монад.
 
 
Как будто ты не рад,
не рада, не уверена,
что всё. Остался взмах руки.
 

 
Суета и маята.
Маятник и суетник.
Неча жаловаться-та
на прочтённых всуе книг
авторов, которые
не имели и в виду
ваши траектории,
вашу лабуду.
 

 
Аще ухо твое соблазнится
и в тимпан заполощет зарница,
не рубить же его на корню,
не бросать же его на помойку,
а за ухом — подушку и койку,
и косилку, и серп, и стерню.
 
 
Аще око затронет зараза
пересохшей травы вырви-глаза,
всё же глаза не вырви, не рви
из орбиты, не трогай хрусталик,
ты ж не чудик, не калик-моргалик,
не умри, не замри, не моргни.
 

 
Серенький скверик в скамейках пожолклых,
серый Верленчик в худых сапожонках,
серого жемчуга дощик.
Это мой город, река и деревья,
это, цитирую, дом и деревня,
радостей малых разносчик,
 
 
горестей малых учётчик и счётчик,
по поднебесью порхающий лётчик,
бабочка в бархате тучки.
Снежная баба вздохнёт и растает,
сильно ли, слабо, а нарастает
пламечко у невезучки.
 

 
И в сумраке вечернем,
и в мороке ночном
вчерашних развлечений
не слышно за окном,
 
 
а только слышно-видно
сквозь дырочки тенёт:
Виденье, или Вильно,
и тот чудной поэт,
 
 
кто, над рекой иною,
«укрывшись под плащом»,
окутает окно моё
плетущимся плющом.
 

 
Откуда-то слиняла
и вылиняла где-то,
местами. Одеяло,
и то другого цвета.
И где теперь, Наталья,
лета и лихолетья?
И светом зазеркалья
побелены соцветья
черёмухи.
 

 
Мои сонные соседи по метро,
белопенные, с пурпурными перстами,
забежав перед дорогою в бистро,
даже дня и не начав, уже устали.
 
 
Мои бедные соседи по плане…
по планете, по планетной ли системе,
залегли, как головастики на дне,
а над ними только водорослей тени,
 
 
только заросли неведомых следов,
только отзвук, только отзыв, только зов
затянувшийся, занывшийся, затяжный,
как солдатик, никому уже не важный.
 

 
Бедный камер-юнкер,
чугунный-аржаной,
выставлен в кунсткамере
с красавицей-жаной.
 
 
Ржавая чугунка,
столыпинский вагон.
Пашет пашню Глинка,
а пишет песню он ли?
 
 
Песня онли-ю
из-под рёбер льётся.
Сменяя колею,
меняются колеса.
 
 
Колеса, не стучите,
а паровоз, постой.
Сменяются учители,
на постаментах стоя.
 
 
Бедный постамент,
уже и буквы стёрлись.
И кто на нем поставлен?
Чапаев? Пушкин? Штирлиц?..