Над стадом, высоко в небе, парил орел. Плавно кружил, мелькал стальным клином в меркнущем сумеречном свете. Оттуда, сверху, он, должно быть, еще видел солнце, а для земного мира оно уже скрылось за зелеными горами. Правда, орла больше занимали овцы, особенно резвые ягнята, совсем маленькие и еще слабые для сильного мира гор.
   Разбойнику-орлу это хорошо известно.
   Далеко не первый раз кружит он над этой отарой, а появилась она на горном пастбище всего неделю назад. Дни идут за днями, ягнята растут и набираются силы.
   И об этом разбойнику-орлу известно.
   А все же до сих пор ему не хватило храбрости обрушиться на кого-нибудь из малышей. Он выжидает, когда ягнята останутся одни, но при них неотлучно — человек в шапке.
   Смеркается.
   Ягнята жмутся к теплым материнским бокам.
   Орел скрылся, скрылось и солнце. Опустилась тишина. Блестела роса на траве, вдали шумела река.
   «Красота-то какая!» — подумал Андраш.
   Он и был тот человек в шапке, которого не любил орел. Зато овцы его любили: он никогда не поднимал на них своего посоха. Еще его любила собака Фьють, в прошлом бродяга, которую Андраш подобрал на проезжей дороге недель пять тому назад.
   — Пошли, Фьють!
   Они быстро находили общий язык.
   — Пошли, пошли под крышу! — сказал Фьють.
   Ничего, кроме крыши, там и не было: деревянная переборка, две балки да дощатый навес. Андраш, с тех пор как поселился здесь, спал у переборки. Фьють тоже сюда забирался, когда выходило, хоть собачья честь и требовала, чтобы он ночевал с овцами. Напрасно Андраш в первые дни пытался его обучать. Фьють предпочитал быть подмастерьем, а не мастером.
   Расположившись под навесом, сели ужинать.
   К концу трапезы Фьють внезапно навострил уши и, высунувшись из-под навеса, трижды пролаял.
   Потом обернулся и взглянул на Андраша.
   Кто-то приближался.
   Чем ближе подходил этот кто-то, тем дальше забивался Фьють.
   То был старик Гергей, прошлогодний чабан. Да и не только прошлогодний, лет двадцать подряд собирал он отару и пас ее в этой долине. Потом ноги подвели, точила кости впитанная из земли холодная сырость.
   — Как живешь-можешь, Андраш? — спросил он.
   Андраш поднялся, пожал старику руку и сказал:
   — Живу. Вас вот поджидал.
   — Раньше-то я никак не мог. Старуха моя, почитай, пятый день охает.
   — Неужто захворала? — спросил Андраш.
   — То-то и оно.
   — А вы ушли?
   — Я, однако, не лекарь.
   Потом бросил взгляд в сторону спящей отары и тихо добавил:
   — Да и с тобой уговорился.
   Это правда, уговор был, из-за этого уговора и ждал Андраш старика целую неделю, чтобы тот показал ему горный край, горные пастбища, посвятил в лесные секреты.
   — Присаживайтесь, откушайте чего-нибудь! — сказал Андраш.
   — А что у тебя есть-то? — спросил дядюшка Гергей.
   — Лук да сало.
   Старик сел и живо принялся за еду, тут Фьють вылез из своего убежища и встал рядом с ним.
   — Это что такое? — спросил старик.
   — Собака, — сказал Андраш.
   Дядюшка Гергей бросил псу кусочек сала, на пробу. Фьють поймал его на лету и тут же жадно заглотал.
   — И вправду собака! — сказал дядюшка Гергей. — Лаять умеет?
   — Умеет.
   — А как?
   — «Ав, ав, ав» говорит.
   — Небось в Кехаломе выучилась… — заметил старик.
   Оба расхохотались.
   Потом Фьють вернулся на прежнее место, а у мужчин завязалась неспешная беседа. Словно корабельщики в шлюпке, говорили они все больше о бурях. О бурях прошлых и бурях предстоящих. О том, что жизнь непроста и воды ее с некоторых пор играют необычными цветами…
   — Эх, Андраш, кабы своими глазами увидать! — сказал старик.
   — Чего, дядюшка Гергей?
   — Как солнышко встанет!
   — Завтра с утречка и встанет, — сказал Андраш.
   Старик задумался, и глаза его подернулись влагой, как трава на закате.
   Фьють глубоко вздохнул и завозился, устраиваясь поудобнее.
   Потом он заснул.
   Старик глянул в его сторону, повернулся к Андрашу и спросил:
   — Что овцы?
   — В порядке, — сказал Андраш.
   — А старина Мордиаш? Покамест не появлялся?
   Андраш сощурил глаза, едва заметно, словно бы от дыма.
   — Что за старина Мордиаш? — спросил он.
   Старик помолчал с минуту. Ему вдруг показалось, что Мордиаша поминать не стоило. Однако потом он решил: лучше пусть знает.
   — Это я о медведе.
   — О каком таком медведе?
   Старик пояснил, что неподалеку живет старый медведь, уж лет двадцать, как он хозяйничает в долине. Большой, мохнатый, солидный и вечно не в духе. Каждый год приходится платить ему дань, словно старому бородатому владыке.
   — Вот я и говорю, не показывался еще?
   — Нет, — ответил Андраш. — И где же он проживает?
   — Где-нибудь поближе к реке.
   — Сами-то видали?
   — Знаю как облупленного.
   — А звать его, говорите, Мордиаш?
   — Так.
   Андраш расхохотался: уж больно странное было имя.
   — А крестный-то кто же? — спросил он.
   — Был у меня помощник, — сказал дядюшка Гергей, — он и окрестил. Они с медведем, почитай, кажную неделю встречались и беседовали о том, о сем. Сам я тоже свел с ним знакомство, но любить не любил. Брезгал я им — бывало, как завижу, сразу повернусь и пойду в другую сторону, лишь бы с глаз долой.
   Андраш снова расхохотался и сказал:
   — В корчму с ним, стало быть, не хаживали?
   — Нет!
   — А он, должно, не дурак выпить.
   Так они пошучивали, прохаживались насчет медведя, потом развели огонь и помаленьку задремали. Звезды еще светили, ближе к утру налетел теплый ветерок с юга и затянул их облаками. На заре облака уже клубились вовсю, тесня друг дружку.
   А под облаками стояла теплынь.
   Дождь хлынул внезапно, молнии рассекли небо на юге, перепуганные овцы лепились друг к другу, словно сырые клецки.
   Дядюшка Гергей укрылся под старым, покореженным деревом, Андраш — с ним рядом. Местечко посередке облюбовал Фьють. Они стояли и ждали, пока утихнет хоть малость. А когда утихло, дядюшке Гергею пришло время собираться домой.
   Только он отошел, выглянуло солнце. Припекло так сильно, что все вокруг разом утонуло в тумане. Овцы шли, словно в облаке, а когда останавливались пощипать сочной травки, облако зависало над ними.
   Радость разлилась в природе, и Фьють, маленький пес, разбухал от этой радости, словно почка на дереве. Он прыгал, носился взад-вперед; то играл с овцами, то мчался к реке, точно собираясь прыгнуть с одного берега на другой, чтобы обратить свой восторг в радугу над шумной водою.
   — Ну и скачешь же ты, однако! — сказал ему Андраш.
   Он бы и сам не прочь попрыгать, да как-то неловко перед самим собою. Жену вспомнил: как раз теперь, должно быть, кормит малыша грудью. Когда он вернется с гор, парнишка уже не будет сосать грудь — вырастет к тому времени!
   «Может статься, и мир помаленьку получшает…» — пришло ему на ум.
   Пес прервал его раздумья.
   — Гав, гав, гав!
   Он тявкал лихорадочно и отрывисто, словно отгораживаясь лаем от невидимого врага. Лай доносился издалека, от самой реки, из буйных зарослей малины.
   Туман немного поредел, но не рассеялся — ничего толком не разглядеть. Овцы насторожились, потом заблеяли разом; отара заходила волнами, сбиваясь в кучу.
   Фьють залаял снова.
   Андраш решил направиться в его сторону: чего это пес там нашел? Но не успел он сделать и двух шагов, как нога его застыла в воздухе, словно ступив на невидимую ступень.
   — Мордиаш!
   Сперва Андраш увидал лишь голову старого медведя, угрюмую, косматую голову. Следом за нею показалось и туловище. Медведь был большой и облезлый, шерсть висела на нем клоками. Брел он безучастно, казалось, жизнь ему немного прискучила. Андраша прошиб холодный пот, к горлу внезапно подкатила тошнота. Он почувствовал, что его вырвет, если он тотчас же не тронется с места.
   Еще несколько шагов.
   Медведь, надо думать, учуял запах, вскинул голову и остановился, не выражая ни малейшего удивления. Он оглядел Андраша, потом развернулся и пошел назад. Андраш двинулся следом, держа посох наперевес и сжимая его что было сил. Он подходил все ближе, забирая немного вбок, чтобы прижать медведя к прибрежной круче.
   Фьють подбадривал Андраша тявканьем, прячась за его спиной.
   А Мордиаш уходил все дальше, мудрый и покорный. Он дошел до самого берега и глянул с обрыва на бурную реку. Потом встряхнулся, словно у него закружилась голова, и повернулся к Андрашу.
   Андраш застыл на мгновение.
   Но секунду спустя его обдало жаром.
   — Придется искупаться, Мордиаш! — сказал он.
   Тут уж и медведь сделал стойку: выпрямился, как столб, вытянул передние лапы, обнажил десны.
   И зарокотал, как потревоженные недра земли.
   Посох подбирался к медведю, воздух пылал огнем, а внизу шумела река.
   Наконец посох булавою ударил в мохнатую грудь. Медведь взревел, зашатался, но перехватил посох и рванул Андраша на себя.
   И рухнули вместе в воду, как рушатся скалы.
   Волны скрыли обоих. Фьють смотрел вниз, дрожа всем телом. Вот они показались ниже по течению, за двумя излучинами. Снова скрылись в волнах и снова всплыли. Трижды всплывали они вдвоем, не размыкая смертельных объятий, а вокруг них клокотала пена.
   На четвертый раз Андраш оказался один.
   Он привязал к окровавленной руке ветку плакучей ивы. Медленно поднял голову — она тоже была в крови. От правого уха остался маленький лоскутик. Мутная, пенистая вода струилась изо рта.
   Он был измучен, как человечество на исходе ужасной войны.
   И все же он победил!
   Когда Андраш кое-как выкарабкался на берег, далеко внизу по течению, орел уже снова парил в вышине над отарой. Потом улетел и он, и покой опустился наконец на пышные горные луга, которые безраздельно принадлежали отныне ягнятам — днем и звездам — ночью.