Действующие лица:

   Кукольный мастер.
   Орля
   Орланд } куклы на нитках.
   Франт
   Король и свита.

   На сцене кукольный театр. Кукольный мастер ходит и расставляет декорации.

   Кукольный мастер. Нет ничего хуже проклятых мышей, проели дырку в небе. (Ставит фон, изображающий сад.)
   Сегодня сам король будет смотреть представление. (Открывает ящики и вынимает Орля^[1] и Орланда.)
   Вот эти мои куколки – большие мечтатели, словно бы поэты. (Сажает Орля направо под яблоко.) Воображают, что раньше были живыми людьми: она моей дочерью, я-то колдун, по-ихнему, а он королевичем. Орландик! (Ставит Орланда^[2] налево.)
   Ишь, какой храбрый! Влюбились они друг в друга без памяти, но папаша, злой колдун, – я это, – обратил, как водится, ее и его в кукол… (Подметает пол.)
   А теперь болтаются на черных нитках и страдают. Да, забыл совсем: выдумали они, что если король, наш повелитель, в нее влюбится, то она оживет, а королевичу отставка… И так меня заговорили, голова кругом ходит. Вот вы, господа, и рассудите, чем я виноват перед ними… Они говорят, что куклы-то и не они… Извините, заболтался, звонят…

   Слышен глухой продолжительный звон гонга. Кукольный мастер уходит налево.

   Орланд и Орля открывают глаза.

   Орля. Нынче наш король узнает, Что и кукла оживает; Поглядит любовно старый, И спадут глухие чары… Стану я живой Орля, Погляжу на короля.
   Орланд(поворачивает к ней голову).

 
Я молю тебя, Орля,
Не гляди на короля…
Ты красива, он старик,
Он полюбит; в тот же миг
Станешь ты живой Орля,
Нежной дамой короля.
 

   Орля(поднимается и становится в позу для танцев)

 
Ножку белую поднять,
В милый сад пойти гулять
И, не слушая злых ниток,
Рвать букеты маргариток,
Бегать в жмурки по цветам,
Целоваться здесь и там.
 

   Орланд(делает шаг к Орля)

 
Стал я куклой деревянной,
Этот плащ надел багряный
Для тебя.
Жизни более в улитке,
Я повис на черной нитке,
Полюбя…
Ты же хочешь все забыть,
Чары милые разбить.
 

   Орля

 
Ах, какой он странный!
В этот миг желанный
Оживем мы вместе.
 

   Орланд(становится на одно колено)

 
Верен я моей невесте,
И хочу я куклой быть,
Чтоб всегда тебя любить…
 

   Орля(грустно танцует)

 
Мне жених помеха!..
Посмотри, весною
Сколько песен, смеха
В роще за рекою.
В роще веселится
Юная девица.
Мне жених помеха!
Под руку гуляешь,
Поцелуев, смеха
И не сосчитаешь
Вместе с кавалером,
Храбрым офицером…
 

   Орланд(вставая, вынимает кинжал и топает ногой)

 
Орля, забудь о роще,
Не то, так будет проще,
Пролью я чью-то кровь
За ревность и любовь.
 

   Орля

 
Напугал он, напугал,
Сердце очень бьется!
Ах, он вытащил кинжал,
Страшный, и трясется…
 

   (Встает на колени.)

 
Не губи ты красоты,
Взор смягчи стеклянный,
Буду я, коль хочешь ты,
Куклой деревянной…
 

   За кулисами три сильных удара гонга и голос: «Король идет». Занавес кукольного театра падает. Справа входят два арабчонка, один несет подушку, другой хлопушку для мух. Потом два мага, одеты в синие мантии и красные чалмы, несут книгу и песочные часы. За ними король; он стар и мрачен; на голове острая корона; короля поддерживают пажи в черных плащах и желтых панталонах… Далее два арабчонка несут ночной колпак и свечу с гасилкой.

   Король(садится в кресло)

 
Сегодня видел я сон,
Что снова, как мальчик, влюблен.
И сон не идет из ума,
Но кроет глаза мои тьма…
 

   Из-за кулис выходит кукольный мастер; кланяется.

   Король

 
Забыл я любовь, – это слово,
Ужели на старости снова
Я буду, как мальчик; влюблен…
Нейдет из ума этот сон.
 

   Кукольный мастер(кланяется). Что тебе?
   Кукольный мастер

 
Прикажи, король, начать,
Куклам хочется играть!
Сладки сказки у огня,
Много кукол у меня.
Ты, следя за их игрой,
Станешь снова молодой.
 

   Король кивает головой. Занавес кукольного театра поднимается.

   О р л я на том же месте, спит. Слева подходят О р л а н д и Ф р а н т… Они спорят из-за Орля, вынимают шпаги, дерутся.

   Кукольный мастер(объясняя)

 
Посмотри, сидит она,
В легкий сон погружена…
Вдалеке идет Орланд
И еще какой-то Франт…
Пламень шпаг их заблистал,
Франт на землю мертвый пал,
А Орланд, без промедленья,
Будет мил и, нет сомненья,
Башмачок с ноги развяжет,
А Орля, проснувшись, скажет…
 

   Орля(играя)

 
Ах, любезный мой Орланд!
 

   Кукольный мастер

 
Тут играет музыкант.
 

   (Уходит.)

   За сценой музыка. Орля поднимает глаза и долго смотрит на короля.

   Король(вздрагивает)

 
Сердце пронзил ее взгляд золотой,
Кукла играет опасную роль…
О, неужель пред доской гробовой
Влюбится в куклу безумный король.
 

   Орля(в объятиях Орланда, играя)

 
Колдун, отец мой, зол и дик.
Нас заколдует в тот же миг…
 

   (Снова взглядывает на короля.)

 
Будь, король, добрее,
Погляди нежнее,
Сладко и любовно,
Я же очарована…
 

   Орланд(закрывая Орля руками)

 
Молчи, Орля, молчи!
 

   Король(волнуясь)

 
Боже, кукла говорит,
Сердце старое щемит.
 

   Орланд(поспешно, играя)

 
О нет, красавица, для вас
На все готов я, храбрый рыцарь…
Смотрите, он увидел нас,
Глубокочтимый ваш родитель.
 

   На сцену кукольного театра входит кукольный мастер в привязанной бороде, играет колдуна.

   Кукольный мастер(воздымает руки)

 
А, дочь моя, о позор!
Что я вижу!
Подойди ближе;
Кто этот вор?
 

   Орля(подбегает к рампе)

 
Король, король, скорее,
Люби меня сильнее…
Еще, еще немножко…
Смотри, какая ножка!
 

   (Приподнимает юбочку.)

   Король взволнован, поднимается, но вновь падает в кресло и опускает голову.

   Король

 
Безумный ты, король!
 

   Орланд(вынимает кинжал)

 
Ни слова более; Орля
Не будет дамой короля…
Кинжал всегда венец конца,
Пронзит он сразу два сердца.
 

   (Хочет заколоть Орля.)
   Кукольный мастер(разнимает их)

 
Сошли они с ума,
И ждет меня сума.
 

   Король

 
Грустно мне больше, чем весело,
Ночь мои дни занавесила…
Кукла напомнила дни мои,
Юности счастье незримое…
Где уже мне, старику…
Слуги, подайте клюку.
 

   Короля поднимают, и все в том же порядке медленно уходят направо.

   Орля

 
Король… Король…
 

   Орланд(бросает кинжал и танцует)

 
Страхи черные прошли,
Счастье снова мы нашли…
Снова я с тобой, Орля,
Деревянный, тра-ля-ля…
 

   Орля(поднимает кинжал)

 
Лучше смерть, чем это —
Вечно жить без света.
 

   (Хочет заколоться и не может.)
   Орланд

 
Никогда и не бывало,
Чтобы кукла умирала
Деревянная.
Мастер наш идет прелестный,
Нас уложит в ящик тесный,
Деревянный…
Будет там темно, и любо
Целовать вот эти губы,
Деревянные…
 

   (Пляшет.)

   Орля стоит в отчаянии. Кукольный мастер снимает бороду и смеется.

 
Кукольный мастер
Сладки сказки у огня,
Много кукол у меня…
Куклы в ящик положу,
«До свиданья» вам скажу.
 

   (Кланяется публике.)

Занавес

Действующие лица

   Аркадий, молодой писатель.
   Клавдия, его жена.
   Петров, чиновник.
   Катя, его жена.
   Топталов, жилец.
   Арлекин и маски.

* * *

   Две комнаты в меблированном доме, перегороженные пополам, в перегородке дверь; в задней стене правой комнаты дверь стеклянная, в задней стене левой комнаты глухая дверь. Обе эти двери выходят в коридор. В левой комнате окно.
   В левой комнате на диване лежит Клавдия, закутавшись в платок.

   Аркадий выходит через среднюю дверь. Вечер. Горят лампы.
   На улице вьюга.

   Аркадий. И двадцать раз повторю… Я тебе изменяю и буду всегда изменять.
   Клавдия. Аркадий!
   Аркадий. Да! И требую, чтобы ревновать ты меня не смела.
   Клавдия. Аркадий!
   Аркадий. Ревность – мещанство. Швея может ревновать, инженериха… купеческая дочь… поповна…
   Клавдия. Аркадий!
   Аркадий. Я не сторож… не стрелочник… я не телеграфист. Извините – я поэт божьей милостью. Мне нужны переживания. Вашей пошлой ревностью вы тормозите мой талант.
   Клавдия. Я тебе все позволила.
   Аркадий. Не лги… ты меня за ноги тянешь. Я не могу писать, когда за стеной плачут. Мне нужна поэтическая обстановка. Мне нужны женщины, а не тетки. Я не могу из пальца высасывать стишки. Мне нужен материал.
   Клавдия. Слышала… дай мне сказать. Я тебе все позволила… все разрешила. У тебя материала этого – сколько угодно. А у меня слез даже больше нет.
   Аркадий. Ты будешь отвечать перед русской литературой.
   Клавдия. Отвечу… все равно. Я об одном прошу. На улице или где-нибудь там, делай что хочешь… Но в наши комнаты пусть она не приходит.
   Аркадий. Кого это ты называешь – она?
   Клавдия. Вот эта Петрова, с кем ты познакомился в прошлое воскресенье.
   Аркадий. И если она явится?
   Клавдия. Ты не сделаешь этого! Я за себя не отвечаю!
   Аркадий. Как… ты способна еще устраивать мещанские сцены?
   Клавдия. Я на все способна. Ты меня до всего довел.

   Аркадий бежит в свою комнату.

   Если для твоих стихов нужно замучить женщину, так я уж давно замучена, больше не могу.

   Аркадий входит с книгой.

   Аркадий. Вот, не угодно ли прочесть. Клавдия. Никогда не поверю, чтобы настоящий поэт учил, как нужно мучить женщину.
   Аркадий. Это Юрий Бледный, мещанка, прочти. Клавдия. Скажи своему Юрию Бледному, чтобы он про другое лучше писал.
   Аркадий(читает).

 
Поэт изменчив, поэт, как сон;
Он пьян собою; он ловит миги;
Он вечно вольный, как бурегон;
Как ветер в волны, всегда влюблен,
Неся объятий чужих вериги…
 

   А ты хочешь, чтобы я с тобой чулки штопал?
   Клавдия. Аркадий, зачем ты читаешь такие скверные книжки?
   Аркадий. А! Ты на всю литературу подняла руку. Я позволил тебе жить рядом. Я не уехал в пространство. Тебе этого мало. Ты всего меня хочешь закогтить. Мало я терплю от непонимания толпы? Мало теснят в редакциях? Еще и ты. Вот отчего у нас литературный распад. Довольно… Я слишком долго унижал себя обывательскими разговорами. Через четверть часа госпожа Петрова будет здесь. (Идет к себе, к телефону.) Я вызову ее сейчас прямо с маскарада. (Берет трубку.) Я хочу жить как поэт. Барышня, четыре тридцать один сорок семь… да… да… да… Швейцар, пожалуйста, к телефону госпожу Петрову.
   Клавдия(в дверях). Аркадий… Вспомни, в прошлом году ты был такой скромный, милый мальчик… Уйти было нельзя… ты уж и соскучишься. Неужели за один год все прошло?
   Аркадий (топая ногой). Пожалуйста, жалобных слов мне не говорить… я не желаю расстраиваться. Клавдия. Разлюбил.
   Аркадий(бежит и захлопывает среднюю дверь). Ах, как это несносно… (Бежит обратно к трубке.) Клавдия (за дверью). Аркадий! Аркадий (в телефон). Ну что же вы, швейцар? Ах, боже мой, я прошу госпожу Петрову. Она в костюме Коломбины, в клеточку, и шляпа с перьями. Да, я жду у телефона.
   Клавдия(в своей комнате у запертой двери). В костюме Коломбины, в клеточку… и шляпа с перьями. (Глядит на стену, где висит ее костюм Коломбины и шляпа с перьями.) В прошлом году он увидел меня в этом костюме, полюбил и сказал: навек!
   Аркадий(в телефон). Это вы? Катя! Вечерняя моя звезда! Как, почему вечерняя? я не на года намекаю, а на красоту. Катя, Катя, что я переживаю…
   Клавдия. Он все это говорил и мне и таким же противным голосом… (Снимает со стены костюм.) Погоди, я тебе отомщу… лжец!
   Аркадий. Мы встретились в пространстве, прикоснулись – и вспыхнули. Мы горим. Да, да, моя Коломбина, я живу один. Я живу одинокий в своей башне. Нет, это совсем рядом, повернуть за угол, меблированные комнаты Клецкиной. Приходи ко мне сейчас. Ты с мужем? Так пусть он ревнует, пусть стоит за нашей ставней и плачет, как Пьеро. Ах, твой муж в костюме Пьеро?

   Клавдия в это время, рассматривая платье, прислушивается к его словам.

   Приходи сейчас, не медли. Я люблю тебя. Когда я сегодня узнал, что ты будешь одета Коломбиной, я сошел с ума.

   Клавдия решается, быстро бежит за ширмы, унося костюм.

   Когда женщина надевает костюм Коломбины, она становится таинственной, как сон. Ты придешь? да! (Вешает трубку, суетится, вынимая из шкапа вино и яблоки, бормочет, хватает перо, пишет.) В этот вечер, вечер душный, ты пришла в мои объятья. И обвил твой раб послушный складки бархатного платья. Ты в глаза взглянула странно, я в глазах не вижу дна. И, влюбленная туманно, зазвенела тишина!

   В это время Клавдия, одетая Коломбиной, выходит из-за ширмы в коридор, появляется за стеклянной дверью Аркадия и тихонько стучит. Аркадий вскакивает, глядит, кидается к двери, раскрывает ее и принимает жену за Катю.

   Коломбина! Катя! Как ты быстро пришла…
   Клавдия(притворив за собой дверь, шепотом). Я забежала на минутку!
   Аркадий. Радость моя!
   Клавдия. Ах, руки назад, что за вольности… я пришла затем, чтобы наказать! Вы лжете, вы не любите меня.
   Аркадий. Я с ума схожу! Навек, навсегда твой.
   Клавдия. Навек? Не разлюбите никогда?
   Аркадий. Всегда сидеть у твоих ног.
   Клавдия. А вдруг захочется быть свободным?
   Аркадий. Никогда.
   Клавдия. Влюбляться в морские волны, быть изменчивым и ловить миги?
   Аркадий. Нет, нет, у поэта должна быть лишь одна прекрасная дама, вдохновительница, ей имя – Коломбина. Зачем ты все шепчешь? Отчего ты странная? (Хочет обнять, она уклоняется.) Ты боишься? Какая таинственная ты под маской.
   Клавдия. Очень хочется поцеловать?
   Аркадий. Очень.
   Клавдия. Смотри, а вдруг не понравится.
   Аркадий. Нет, нет, мне все понравится… (Он ее целует.)

   За стеклянной дверью появляется Коломбина-Катя, в таком же костюме, как и Клавдия; она всплескивает руками и вбегает в левую комнату, осматривается, в гневе берет каминные щипцы.

   Клавдия (отрываясь). Ах, что ты делаешь. Аркадий. Милая, милая! (Опускается у ее ног.) Катя. Какой негодяй! (Бежит со щипцами к двери в коридор, распахивает.)

   За дверью стоит Топталов.

   Топталов. Едва не раскололи череп, милашка! (Входит.) Все скучаете?
   Катя. Кто вы такой?
   Топталов. Топталов, здешний жилец, любитель недозволенного. (Хочет обхватить Катю, она уклоняется.)
   Катя. Вот я вас щипцами.
   Топталов. За что? Сударыня, я все слышал. Ваш муж негодяй! Имея женой такую красотку, по телефону звать к себе любовниц! Чепуха! Вас не ценят.
   Катя. Понимаю. А вы-то здесь при чем?
   Топталов. Утешитель. Хотите, я ему затылок на сторону сворочу? В вашем положении – один выход: самой изменить.
   Катя. С кем?
   Топталов. Со мной.
   Катя(начинает хохотать и вертит в руке щипцами). С вами?
   Топталов. Вы меня еще не знаете. Столоначальник так и говорит: Топталов, это прямо что-то невероятное. Все женщины, в трудные минуты, обращаются непосредственно ко мне.
   Катя. Хорошо, попробуйте поцеловать, только громче, как можно громче. (Уклоняется от него, помахивая щипцами.)

   Клавдия уже давно прислушивается к разговору в недоумении.

   Клавдия. Кто там говорит за перегородкой? Аркадий. Не знаю. Там кто-то живет. Клавдия. Женщина?
   Аркадий. Да, какая-то дура живет, толстая, безобразная, вот и разговаривает.

   В это время Топталов поймал щипцы.

   Топталов. Губы! Губы! Не поцелую, а съем. (Целует Катю.)
   Аркадий. Ах, какая неприятность! С кем же это она целуется? (Идет к средней двери.) Клавдия!
   Клавдия. Кто такая Клавдия?
   Аркадий. Одна старушка. (Хочет отворить дверь.)
   Клавдия. Не уходи, пускай она целуется.
   Аркадий. Оставь меня, как она смеет целоваться. (Распахивает дверь.) Клавдия! (Видит двух Коломбин.)
   Топталов(Аркадию). Вы развратный человек прежде всего!
   Аркадий. Вы тут зачем?
   Топталов. Я утешаю. А вы зачем?
   Аркадий. Вон из моей комнаты!
   Топталов. Не кричать. Не боюсь!
   Аркадий. А, вы так.
   Топталов. Да, я эдак.

   Бегают вокруг стола.

   Катя. Ай, ай, ай! (У нее падает маска.) Аркадий. Катя!
   Топталов. Молокосос, стихоплет! (Убегает в коридор.)

   Аркадий бежит за ним. В комнату, где Клавдия, входит Петров, одетый Пьеро.

   Петров. Что это так шумят? Катя, ты здесь, милочка? Я тебя просил не ходить к посторонним; не успеешь отвернуться, непременно у мужчины сидишь.
   Клавдия. Я не Катя, а ваша жена здесь с моим мужем.
   Петров. Вот видите, вас тоже обманывают. Все-таки это очень неприятно, Катя меня постоянно обманывает, я прощаю, прощаю, только бы жила со мной. А за последнее время ни на что не похоже, каждый день удирает. Я уж думаю, не изменить ли мне тоже самое. Давайте уедем, насолим им обоим хорошенько.
   Клавдия. Хорошо, поедемте кататься на острова. Скорее, скорее! (Берет его под руку.)

   Через среднюю дверь вбегает Катя.

   Катя. А, вы моего любовника отбили, хотите мужа отбить? (Хватает мужа за руку.) Как ты смеешь разговаривать с женщиной? А, ты меня обманываешь! (Толкает его в дверь.) Иди, иди!
   Петров. Катенька, я исключительно от обиды. А с тобой мне гораздо приятнее. (Вышел.)
   Катя(Клавдии). Как вам не стыдно завлекать порядочного, тихого человека. Молчите! Как смеете вмешиваться в семейные отношения!
   Петров(высовывается из двери). Там львы какие-то бегают. Катя, идем отсюда.
   Катя(Клавдии). Прощайте. Благодарите, что так обошлось, а вперед берегитесь с чужими мужьями. (Уводит мужа.)
   Клавдия. Ах, негодница!

   Через левую комнату в среднюю дверь вбегает Аркадий.

   Аркадий(держа в руке кусок сюртука). Вот я ему показал!
   Клавдия(снимает маску). Ты!
   Клавдия. Я!
   Аркадий. Странно.
   Клавдия. Очень странно.
   Аркадий. Ты очень мила.
   Клавдия. Ах, вот как.
   Аркадий. Ты какая-то другая. К тебе очень идет костюм Коломбины.
   Клавдия. Мне тоже это кажется.
   Аркадий. Так это мы поцеловались?
   Клавдия. Поцеловались.
   Аркадий. Клавдия, ты должна всегда быть Коломбиной.
   Клавдия. Коломбина очень ветрена.
   Аркадий. Все равно.
   Клавдия. И капризна.
   Аркадий. Я тебя люблю.
   Клавдия(которая в это время заперла на ключ стеклянную дверь, подходит к средней). Ты согласен? Хорошо, я буду легкомысленна, нежна, ветрена, весела, страшно капризна; ведь Коломбина самая прекрасная, но самая изменчивая женщина на свете.
   Аркадий. Конечно, согласен. Говори еще, твой голос как музыка.
   Клавдия. Но и тебе, дружок, нужно быть всегда влюбленным, веселым и изящным.
   Аркадий. Поди-ка ты ко мне.
   Клавдия(берет лампу, уходит в среднюю дверь и затворяет её). Нет, я хочу тебя наказать!
   Аркадий (бросаясь к запертой двери). Отопри! Я не позволю! что ты задумала?
   Клавдия. Ревность и гнев – это мещанство. Ревнует купеческая дочь, сторожиха, поповна. А я жена поэта. Прощай! (Раскрывает окно.)

   Снег падает сквозь электрический свет; голоса, музыка.

   Ряженые, ряженые!

   На подоконник впрыгивает Арлекин, показываются маски.

   Арлекин, ты весь в снегу.

   Арлекин целует ее, увлекает за окно.

   Аркадий(стучит в дверь). Я тоже хочу с вами, возьмите меня… Клавдия… Клавдия, не смей его целовать… Выпустите меня. Я больше не буду! (Схватывается за волосы, стоит в отчаянии.)

   Все затихло. В левую комнату входит осторожно Топталов, в руке у него полено; оглядывается, потом кладет полено и осторожно отворяет среднюю дверь, заглядывает. Аркадий тоже вытягивает голову из-за стены; они сталкиваются и, вскрикнув, отскакивают.

Действующие лица

   Клавдий Петрович Коровин, 30 лет.
   Вадим Вадимыч Тараканов, его дядя.
   Кобелев, помещик, 40 лет.
   Алексей Алексеевич Носакин, помещик, 60 лет.
   Фока, его сын, 24 лет.
   Марья Уваровна Квашнева, троюродная тетка Коровина.
   Сонечка, ее дочь, 19 лет.
   Артамон Васильевич Красновский, 30 лет.
   Нина Александровна Степанова, 27 лет, девица, бывшая учительница, теперь страховой агент.
   Нил Перегноев, в услужении у Коровина, 40 лет.
   Катерина, экономка Коровина.
   Никитай, кучер Квашневой.
   Володька, ямщик.
   Живописец, ученик Маковского, посланный в деревню изучать быт.

   Действие происходит в доме Коровина и около, почти в наши дни.

   Лесная поляна. Посреди осокорь, у него и у березы листва осенняя; в глубине гривка, поросшая кустами; за ними, под косогором, невидимая лесная дорога. Артамон глядит на дорогу. Между берез ходит Нил, ищет грибы.
 
   Артамон. Ничего не видно.
   Нил. Обязательно должны подъехать, обещались.
   Артамон. Ты все путаешь, скажи ясно и коротко, что она писала?
   Нил. Писала она – привезу, мол, дите, в последний раз, окончательно, чтобы сегодня, мол, непременно посватался, потому, говорит, на весь уезд срам.
   Артамон. А что, Клавдий Петрович напугался, наверно, вообще, как на него подействовало?
   Нил. Клавдий Петрович письма не дочитал, положил на окошко, говорит – ужо прочту… Ветер подул, письмо в сад улетело. К тому же он портрета хватился в это время. Ведь вот, Артамон Васильевич, Клавдию Петровичу отвалено мерою и лесов этих и земли, а живет он много хуже вас. Отчего сие, – как говорил папаша мой – диакон, – кругом тебя и трава, и козявки в ней, все это копошится, тоже со своим удовольствием; погляди повыше, – лес растет, – ты его руби, а он растет, а повыше леса облака. Вот в них вся сила. Первое дело – надо спокойствие иметь. Лети куда хочешь, дорог много и везде хорошо. Вот! А Клавдия Петровича нашего раздирает, хоть и сидит он – головы не повернет, а лучше бы из стороны в сторону бегал.
   Артамон. Эх, черт, были бы деньги!
   Нил. Не в деньгах сила. Вот мне не приказано дома разговаривать совсем… А разве могу молчать? С грибами неодушевленными, и с теми говорю с удовольствием. Иной такой гриб стоит – шляпу перед ним снимешь. У вас вот тоже, хоть, кроме штанов да развалящего хуторишки, нет ничего, а живете с большим удовольствием. А наш Клавдий Петрович при своих поместьях только дремлет да на портрет глядит.
   Артамон. Скорее бы уж кончали они эту канитель. Говорю – приедет старуха, накричит…
   Нил. Марья Уваровна-то? Еще бы, натерпелась тоже – сватавши, год уже ездит; как произведет себя в тещи, начнет воевать…
   Артамон. Главное – сегодня ей на глаза не попадаться. Послушай: мне до зарезу необходимо поговорить с Сонечкой, приедет она со старухой, как думаешь?
   Нил. Обязательно вместе приедут.
   Артамон. Я не о себе, конечно, – о Клавдии Петровиче хлопочу: ты устрой, Нил, чтобы она в сад пришла сегодня. Устроишь?
   Нил. Как бы нашему барину урона не вышло?
   Артамон. Ах ты дурень!
   Нил. Дурень, дурень, а вижу, – за чужой невестой безобразно прихлестываете.
   Артамон. Осторожнее, вот я тебя…
   Нил. Нет и нет грибов. Куда попрятались, бывает, что и свинья гриб сожрет, сказать надо управляющему, чтобы свиней в лес не пускал.
   Артамон. Что? Намеки?
   Нил. Артамон Василии, не трогайте меня, и так ведь душа еле держится.
   Артамон. А про меня скажи, что убежал, мол, на охоту. А к вечеру ей шепни, что, мол, в саду, понял?
   Нил. Понял.
   Артамон. Попробуй только ослушаться, немедленно Клавдию Петровичу расскажу, кто портрет спрятал… Я видел вчера, как ты его прятал.
   Нил. Артамон Василич, лучше сучок сломайте, отколотите меня в свое удовольствие: не заикайтесь вы барину насчет портрета. Впутали и впутали меня совершенно напрасно… Не поверите, Клавдий Петрович как хватится, как огорчится, где портрет – в первый раз за всю бытность кулаком на меня пошел…
   Артамон. Отстань, Квашнева просила спрятать, а не я.
   Нил. Хорошо. В каких выражениях прикажете Сонечке передать – с вытаращенными глазами или шепотком с подмигом. Одно, можете себе представить, действует сразу, сию минуту прибежит, а другое – полегче, она и повальяжиться, и припудриться успеет; я их характер вполне понимаю – девица-с.
   Артамон. Передай два слова: люблю и жду. Едут, кажется, – бубенцы!
   Нил. Нет, это с той стороны.
   Артамон. И с той.
   Нил. Да, и с той позванивают.
   Артамон. Это они. (Заглядывает сквозь кусты.) Соня. В белой шапочке.
   Нил(глядит). Барыня какая-то едет, неизвестная. Батюшки! Колесами зацепились!
   Голос Володьки. Да не лезь ты, леший! Держи!
   Голос Никитая. Но, голубчики, левей держи!
   Голос Володьки. Левей, левей, сам ты правей. В болото, что ли, полезу? Не при… Стой!., тпру…

   Треск.

   Голос Никитая. Вороти, вороти, но, родные!

   Треск.

   Смотри, опрокину…

   Треск.

   Ах ты, стой, осаживай!
   Голос Володьки. Легче, легче, зацепишь!
   Артамон. Боже мой! Они опрокинутся.
   Нил. В болото-то по ступицу засели.
   Голос Нины. Осторожнее, осторожнее, ямщики!
   Голос Квашневой. Вот я вас, мошенники!.. Вороти, Никитай! Никитай, кнутом их, кнутом!..
   Голос Никитая. Ничего, проедем. Но! Выноси, родные…

   Страшный треск, плеск воды, молчание.

   Голос Володьки. Ах ты, собачий сын!
   Голос Никитая. Зацепились, беда какая…
   Артамон. Оба тарантаса сломались. Я убегу, Нил, ты помоги им вылезти. Я поблизости все время буду… Смотри же, не забудь, шепни.
   Нил. Будьте надежны…
   Артамон. Чтобы старуха не слышала. Смотри же, старый гриб… (Ушел направо в лес.)
   Нил. Смотри, смотри, насмотрелся… Ах ты… Привязался к чужой невесте, жулик… (Глядит под косогор.,) Никак кучера собрались драться… Подожди, дай срок, я тебе разъясню…

   Из-под кручи выскакивает Володька с кнутом. Володька. Я тебе покажу, как перепрокидывать! Из-под кручи вылезает Никитай с кнутом.

   Никитай. Ты зачем барский тарантас увязил?
   Володька. Я тебе покажу: перепрокидывать!
   Никитай. Ты зачем меня увязил?
   Володька. Я тебе покажу!..
   Никитай. Покажи…
   Нил. Кучера, кучера, как вам не совестно, господа в болоте сидят, а вы бранитесь… (Кидается их разнимать и от обоих ему попадает.) Ай, светы мои! ай! светы мои!
   Володька. Ишь ты, как подвернулся!
   Никитай. Кажись, я все по тебе, да по тебе, Нил?
   Нил(отбежав). Меня-то за что? Бесстыдники…
   Володька. Кабы не он, я бы тебе пух выпустил, дядя Никитай.
   Никитай. Ты на меня рискнул?
   Голос Квашневой. Никитай!
   Нил. Господ тащите, бесстыдники! Иду! Вот вам Клавдий Петрович всыплет перцу.
   Голос Квашневой. Никитам, Никитай, иди же ко мне.
   Никитай. Сейчас. Ах, молодой какой-, да неласковый…
   Голос Квашневой. Никитай. Никитай…
   Никитай. Иду, не тысяча ног. (Идет.) С тобой, Володька, ужо расправлюсь. Я знаю, ты краденых лошадей в Колывань гонял. (Улезает вниз.)
   Володька. Ишь ты… И то, пойти барышню мою вызволить. Дядя, подсоби-ка. (Идет.)
   Нил. От Никитая вытерплю, от тебя не снесу… Где такой закон – кнутами стегать… Вор, конокрад, уж наверно…
   Володька. Заладили… (Улезает вниз.)

   Но снизу появляется Нина, протягивает Володьке руку, тот ее вытаскивает

   Нина. Нечего сказать – ямщик, иди скорей, отвяжи чемодан, брось его на сухое место…
   Володька. Ладно… Только, барышня, раньше, как завтра к вечеру, отсюда не выберемся, ось поломана… Доведется вам пешечком до усадьбы дойти, коней и чемодан я туда доставлю… (Ушел.)
   Нина. Ах, как неприятно…
   Нил. Доброго здоровья, сударыня…

   Нина обернулась, взглянула.

   Никакой неприятности от посещения нашего барина, кроме удовольствия, никто еще не получал.
   Нина. Вы кто такой?
   Нил. Дьяк в расстриге, Нил Перегноев, нахожусь в настоящее время при Клавдии Петровиче личным секретарем и переписчиком.
   Нина. Клавдий Петрович Коровин? Кажется, я слышала. Что же он, писатель? Что вы переписываете?
   Нил. Ничего отроду не писали, спят да бормочут под нос, – все их препровождение; а я для-ради занятия из старых газет новости в тетрадь вписываю и им иногда читаю, они и дивятся, сколько людей на свете живет.
   Нина. Именье большое?
   Нил. Большое, никому даже неизвестно, сколько земли в нем. В одной усадьбе дома друг на дружке стоят – до чего их множество.
   Нина. Страховано?
   Нил. Не могу сказать. Управляющий знает… А живем скучно – мухи и те вывелись. Муха любит общество, можете себе представить. А штату нашего всего я да Катерина – достойная женщина, хотя с пороком, три раза в году напивается, как змей, с разрешения монаха Пигасия, имеет к тому аттестат. А уж напьется, беда, будто черт ее какой вилами шпыняет…
   Нина. Вы всегда столько говорите?
   Нил. На стороне балуюсь, а дома строжайше запрещено; у Клавдия Петровича кружится голова, когда говорят или еще по дверям шмыгают… Вот сами увидите: он вам обрадуется; вы замечательное сходство имеете…
   Нина. Какое сходство?
   Нил(таинственно). Не человеческое… Про портрет ничего не знаете? Ну, то-то, он у нас пропал. Уж такое горе!
   Нина. Не понимаю.

   Голос Квашневой. Не тащи, не тащи ты меня, руки вывернешь, старый бес…

   Нил. Это Квашнева, Марья Уваровна лезет. Необыкновенный, можно сказать, кладезь добродетелей. (Бежит к обрыву, чтобы помочь Квашневой взобраться.)
   Нина. Какие все странные. Или после города по-иному всё. (Глядит на деревья, задумалась.)

   В это время Квашнева, а за ней Сонечка вылезли из-под кручи. Квашнева сердито стряхнула с себя руки Нила и Никитая.

   Квашнева. С тобой, Никитай, в жизни больше не поеду. Вон! Прочь от меня, негодники! Иди к лошадям. (Садится на пень.) Подраться ему приспичило. Ведь лошади могли дернуть и расшибить меня, как тыкву.
   Никитай. Не дернули же. (Уходит.)
   Нил. Вы сухонькая, Марья Уваровна, капельки не попало, дозвольте репейничек снять.
   Квашнева. А ты, чучело, сударь мой, передай своему Клавдию Петровичу – на него в суд подам за негодные дороги…
   Нил. Дождь один виноват, плюхал всю ночь, плюхал, Марья Уваровна…
   Квашнева. Вот я тебе плюхну. Я тебе не Марья Уваровна. Да что ты стоишь? Беги, одна нога здесь, другая там, доложи барину, что сижу в его лесу на пне, как куча.
   Нил. Лечу-с… (Повернулся, побежал.)
   Квашнева(вдогонку). Народ гони с рычагами, коляску рукой не вызволить…
   Нил(стал). А я старался, грибков для вас посбирал, все думаю – уж чем угодить Марье Уваровне… (Убегает.)
   Квашнева. Вот так пассаж!^[3] Чинили, чинили коляску, а теперь опять чини. Софья, не сиди на голой земле, подстели ватерпруф.^[4]

   Сонечка слушается.

   И вам, сударыня, хоть и не знаю имени-отечества, а не советую. У нас помещица одна, Собакина, села на холодную землю и простудилась…
   Нина. На мне теплая юбка, ничего…
   Квашнева. Мошенники эти кучера, нарочно норовят залезть куда-нибудь погаже, в болото.
   Сонечка. Воображаю, мама, Клавдий Петрович как засуетится. Ну, чтобы если приехали просто, а вы все сердитесь.
   Квашнева. Она у меня дурочка… Замуж ее отдаю за Коровина. Но до чего неповоротлива – я за нее расшибаюсь, она же вот, как сейчас, – каменная, нос этот у нее кверху…
   Сонечка. Заладили свое при посторонних.
   Нина. Скажите, где застраховано это имение?
   Квашнева. Не здешняя вы?
   Нина. Нет, проездом.
   Квашнева. Ну, то-то. Сколько я крови через его страховку испортила – сказать трудно, нигде не застраховано – вот и все. На что глухой наш уезд, а даже мужик последний от огня в сохранности, кроме Клавдия Петровича, подите с ним поговорите…
   Нина. Вот и прекрасно, очень кстати…
   Квашнева. Да… Ну да… (Помолчав.) Что кстати-то?
   Нина. Это меня очень устраивает.
   Квашнева. Устраивает; конечно, – не пешком же вам за собой чемодан таскать… Клавдий Петрович тарантас одолжит с удовольствием.
   Нина. Именье огромное, я слыхала, должно быть, Коровин прекрасный хозяин.
   Квашнева. Да уж такой хозяин… По правде скажу – все мы живем с прохладцей, не торопясь, не как в других уездах; там и фабрики, телефоны, и не разберешь – помещик это или жулик: слава богу, телефона у нас нет и в помине. Как можно с человеком говорить и рукой его нельзя достать, ведь он тебе в трубку такое брякнет – поди потом, судись!
   Сонечка. Что это вы, мама.
   Квашнева. Говорю, значит, знаю, не перебивай. Живем тихо, ну, а уж на Клавдия Петровича плюнешь иногда, до чего увалень.
   Нина. А что?
   Квашнева. Нельзя сказать, чтобы ленив, а необыкновенный увалень: в поле ему ехать – дрожки эти с утра до ночи у крыльца стоят, а он лежит на диване, переворачивается.
   Сонечка. На стене газеты читает, в зале штукатурка обвалилась, под ней старые газеты, честное слово.
   Квашнева. А ты не смейся при посторонних, кто смеется, тот глупый. Прислугу такую же завел: вот этого Нила, прости господи, да чучелу Катерину. Нарочно таких не выкопаешь… Так вы куда это едете?
   Нина. По делам.
   Квашнева. По каким делам?
   Нина. Страховым.
   Квашнева. Страховым? Ах, батюшки!
   Нина. Я страховой агент.
   Квашнева. Агент? Софья, уйди-ка, посбирай грибы…

   Сонечка встает.

   Иди, иди…
   Сонечка. Кажется, не маленькая… (Ушла направо.)
   Квашнева(очень заинтересованная). Замужем?
   Нина. Нет.
   Квашнева. Девица?
   Нина. Право, не знаю, как ответить. Я самостоятельная, моя фамилия Степанова, зовут Нина Александровна.
   Квашнева. А не из евреев?
   Нина. Нет, не из евреев.
   Квашнева. То-то, хотя евреи хорошие бывают. (Рассматривает.) Агент… (Жалобно.) Ай, ай, ай, милая, это страховое-то для вида у вас только?
   Нина. Как для вида, я этим живу, небольшой пока заработок, но все зависит от старания.
   Квашнева. Стараться приходится?
   Нина. Не всегда, конечно; вот как сегодня в лесу – право, не хочется ни о чем хлопотать.
   Квашнева. Размякли?
   Нина. Почему-то мои воспоминания все связаны с такой вот осенью…
   Квашнева. Значит, было дело…
   Нина. Да, женщины трудно забывают некоторые вещи.
   Квашнева. По холостым, чай, больше ездите?
   Нина. Что?
   Квашнева. А вы на старуху-то не фыркайте. (Шепотом.) Дело женское, – сама скажу по секрету, – дочь мою Софью насилу держу, так и рвется. Вот какие девицы пошли. Подите-ка поближе.

   Нина подходит.

   Есть у нас один помещик, нахал и мот; именьишко половину в карты проиграл, половина – под векселями. Словом, одни усищи – весь его капитал. Хорошо. Дочь моя Софья и влюбись в него, прямо вынь да положь! Много ли девчонке нужно. А ведь я мать, милая. Сами едва выкручиваемся. Одна надежда на Коровина. Говорю прямо – свои мы, одной семьей живем… А этот прохвост видит, что кусочек мимо рта проходит, возьми да и расскажи все Коровину, Клавдию Петровичу. Тот и уперся, не женюсь и не могу. Прямо в стену рогами. А мне дурацкий предлог придумал с каким-то портретом. Видела я этот портрет. Так – мордашка, – на вас похожа отчасти… Да какая бы ни была, нельзя же в портрет втюриться, его не ущипнешь. Словом, еду окончательно припереть жениха… Ах, милая моя, увидела я вас и сразу поняла, что мне господь помощницу послал.
   Нина. Что вы, какой же я вам совет подам?
   Квашнева. Не совета, душа моя, а дело… Вам все равно. Вы женщина видная, да и занятие ваше по мужской части, вертнете раза два хвостом, Артамошка этот и голову потеряет, о моей дуре забудет и думать. Падок он до женщин, Артамон-то Васильич.
   Нина. Какой Артамон Васильич?
   Квашнева. А Красновский.
   Нина. Он здесь!
   Квашнева. А вы разве знакомы?.. Еще бы, его все дамы очень знают. Вот я и говорю – вас бог послал… едем, едем со мной, душенька. Проживете денька три, Клавдий Петрович даме нипочем не откажет, застрахуется у вас непременно; экипаж вам дадим новешенький, поедете отсюда уж не одна, а с приятелем. Ну, что? Согласны, красавица?
   Нина(отходит). Ах, подождите.
   Квашнева. Подожду, не каплет. Подумайте, душенька, в эту вашу страховку все равно никто не поверит.
   Никитай(входит). Барыня!
   Квашнева. Что тебе?
   Никитай. Муха лошадей заела.
   Квашнева. Сейчас побегу твоих мух отгонять! Иди, иди прочь, сорви ветку, отмахивайся.

   Никитай стоит.

   Пошел!
   Никитай. Не пойду я, меня там Володька срамит.
   Квашнева. Какой Володька?
   Никитай. Ихний кучер.
   Квашнева. И срамит, верно, за дело.
   Никитай. Не за дело срамит; в ноги кланяется: прости, пожалуйста, говорит, ты меня конокрадом обозвал.
   Квашнева. Ах, батюшки, он моих лошадей украдет! (Встает, торопливо идет в кусты и под кручу.) Разиня!
   Нина(стоит, страшно задумавшись; потом бежит к кустам). Владимир, Володька, ямщик! Ну что, можно ехать? Как-нибудь? А верхом? Что? Ну, а села нет поблизости? (Отходит.)
   Голос Сонечки(вдали). Ау!
   Голос Артамона(поближе). Ау!

   Так несколько раз. Голос Артамона все ближе, Сонечкин удаляется.

   Нина(вслушивается со страхом). Знакомый голос. Артамон (входит). Соня, где ты? (Увидал Нину.)

   Нина горько усмехается.

   Что за черт?.. Неужто ты? Нина. (Засмеялся.)

   Нина отвернулась.

   Ведь это прямо анекдот, вдруг ты – в нашей глуши. Да каким же ветром?.. Ведь ты же в Москве живешь?
   Нина. Нет, здесь.
   Артамон. Голубушка моя, но ведь ты чертовски похорошела!..
   Нина. Ах, что там.
   Артамон. Нет, прямо красавица!
   Нина. Что вам нужно?
   Артамон. Значит, сердишься?
   Нина. На что? Просто странно…
   Артамон. А разве ты забыла?.. Ведь хорошо было… посмотри, совсем, как тогда, в Царицыне.
   Нина. Что в Царицыне? О чем вы говорите, опомнитесь, пожалуйста, вы шли куда-то, идите, вас звали…
   Артамон. Фу, какая злючка… О тебе, Ниночка, я всегда вспоминаю с благодарностью…
   Нина(резко смеясь). Я думаю, благодарить было за что.
   Артамон. Ага, значит, помнишь. Скажу откровенно, я страшно раскаиваюсь.
   Нина. Мне от этого не легче.
   Артамон. Я поступил не так, – должен был немедленно жениться…
   Нина. Скажите…
   Артамон. Подожди. Но ведь мы сделаны не идеально. А мое правило – не раскаиваться и всегда начинать сызнова.
   Нина. А мое не такое… Да, вы очень оригинальный тип, Артамон Васильевич.
   Артамон. Оригинальный? Я не из обидчивых; кстати, зачем ты заехала сюда?
   Нина. По делу.
   Артамон. Неужто все еще уроки и уроки? Я нахожу вообще – учить детей глубоко безнравственно. Учишь, учишь, и вдруг какой-нибудь гадости научишь.
   Нина. Успокойтесь. Теперь я страховой агент.
   Артамон(засвистал). Здорово. Суфражистка?^[5]
   Нина. Глупо.
   Артамон. То-то, смотрю – ты премило одета. Знаешь, что? Тебе все равно придется заехать в Коровино… Останься на неделю – и все там застрахуй… А? Я тебе помогу Клавдия Петровича уговорить.
   Нина. Мерси. (Садится.) Вас, кажется, ждут.
   Артамон. Да, увы!
   Нина. Бедная девушка.
   Артамон. Ты про кого?..
   Нина. Про ту, кто вас зовет.
   Артамон. Откуда ты знаешь?
   Нина. Боже мой, – знаю… Мне даже поручено спасти ее.
   Артамон. Тебя Квашнева просила меня отбить… (Смеется.) Милая моя, она всех молодых женщин об этом просит. Тебе, конечно, все равно, но клянусь, девочка влюбилась, но я почти как брат, ухаживаю для тренировки.
   Нина. Успешно идет эта ваша тренировка?
   Артамон. Ах, Нина, ты немножко только войди в мое положение… После тебя – никто, поверь, никто не может понравиться.
   Нина. Даже певичка от Яра.
   Артамон. Фи! Это было под пьяную руку, ты слишком нетерпима… И притом совершенно недооцениваешь себя… Ведь ты чертовская женщина! И я люблю эту твою дьявольскую ревность.
   Нина. Пожалуйста, я ни к кому не ревную…
   Артамон. Нина… приходи вечерком в сад… По некоторым причинам я удираю сию минуту и не явлюсь до вечера… Родная моя, на минутку забудь, попробуй, приди… Я должен рассказать невероятно много…
   Нина(после молчания). А если приду?
   Артамон. Ты же знаешь, что!.. Мне здесь смертельно скучно… Я понял, что без тебя нет жизни нигде. Ну, приди… Если нужно – ругай меня, поколоти, только приди…
   Голос Сонечки. Ау!
   Нина. Зовет, идите.
   Артамон. Милая, согласись… (Хватает ее, целует.) Родная моя, как я тосковал.
   Нина. Пусти…
   Квашнева(глядит на них из-за кустов.) Ох, батюшки, запыхалась…

   Артамон исчезает. Квашнева входит. Как воз везу, разорвет меня как-нибудь в одночасье. Входит Сонечка с охапкой листьев. Сонечка. Это не вы аукали, нет? Нина не отвечает.

   В лесу то там, то здесь аукнется, смотрите, какие листья. (Вздыхает.)
   Квашнева. Нилку этого посылать, как за смертью… (Соне.) Кто аукался?
   Сонечка. Я почем знаю. Ходят в лесу по грибы и аукаются… Мама, кого мы ждем? Пойдемте…
   Квашнева. Уйдешь, а без хозяйского глаза коляску рычагами разворочают… Отсырела я, вот что… Чаю хочу.

   Вдали голоса.

   Идут, никак, слава богу… Софья, покричи! Сонечка (идет и аукает). Ау! мы здесь!

   Голоса приближаются – откликаются ближе.

   Квашнева. Мать за дуру почитает; знаем мы, какие в лесу грибы аукаются, отвернись на минутку. (Быстро перекинулась к Нине.) Ну что, красавица, надумали? Видела, все видела, время не теряли, спасибо, – так-то лучше, сразу быка за рога. Чем могу, отблагодарю – брата моего уговорю страховаться… Согласны… значит?
   Нина(с трудом). Хорошо. Согласна.
   Сонечка. Мужики пришли.
   Квашнева. Спасибо вам, милая. Заварим с вами кашу – только ложку припасай.

   Уходят.

Занавес

   Зал в доме Коровина. Под вечер. Три высоких окна прямо; убранство залы старое, перед окном кресло с большой спинкой, скрывающей Клавдия Петровича. Направо дверь, налево ступени, арка и видна столовая. На ступеньках стоит Нил, повыше Катерина.
 
   Катерина. Ну что, Нил?
   Нил(шепотом). Я уж распорядился, побежали выручать; приказал, чтобы рычаги захватили беспременно. Спит наш?
   Катерина. Бог его знает, голубчика, спит, али так глазки закрыл. Давно чего-то не шевелился.
   Нил. Сказать надо бы, что гости-то.
   Катерина. Да как сказать; сама не знаю, что надо; помутилось в глупой моей голове. Нил, ведь срок завтра моему аттестату.
   Нил. Катерина, любезная моя, воздержитесь, время не такое; дайте молодых окрутим, тогда пейте на здоровье.
   Катерина. Пропадущая моя голова; за что, за что господь наслал такую скверность…
   Нил. Бестолку не пошлет, была, стало быть, к тому причина; ведь вы не без яду, Катерина Ивановна…

   Катерина вздыхает.

   Гостям приготовили покушать?
   Катерина. Петуха велела зарезать, с кашей его сварю.
   Нил. Что это вы, Катерина Ивановна: с кашей только бедные едят…
   Катерина. Так с чем же, петух ведь лиловый.
   Нил. Изрубить его мелко и в котлету.
   Катерина. И то надоумил – обеспамятела я, обестолковела.
   Нил. А вы погромче, может, наш-то проснется…
   Катерина. Ох, боюсь, – вдруг раскроет глазки и огорчится…
   Нил. Что же нам делать? Приедет Квашнева, кинется к нему сразу – хуже будет.
   Катерина. Ты сам постучи.
   Нил. И то постучать, да прибрать, пока гости не наехали. А вдруг возьмут да наедут. Долго ли до беды. (Сходит в залу, будто прибирает, двигает кресла, роняет вещи.) Артамон Василич, вот уж хлюст, боюсь я его до смерти.
   Катерина. Насилу его после чая в сад прогнала; вчера говорил, говорил, говорил, говорил – птица и та помолчит в свое время; наш-то совсем затосковал; что делать будем?
   Нил. Чего ему у нас нужно, никак не добьюсь.
   Катерина. Барину паровик свой продает. У нас паровиков и без его достаточно; а он: ты, говорит, Клавдий Петрович, купи все-таки, по крайности ездить на нем будешь.
   Нил. Станет вам Клавдий Петрович на паровике ездить! (Таинственно.) Дело не в паровике; Артамон Василич воду мутит, охота ему за Сонечку с нашего барина получить отступного.
   Катерина. Вот грех, прости господи! (Вздыхает.) Пойду петуха щипать.
   Нил. Идите, да воздержитесь, Катерина Ивановна.

   Катерина вздыхает и уходит.

   (Громко.) Ох, приедут гости: Марья Уваровна с дочкой и еще неизвестная путешественница. Ей-богу, сейчас приедут… (Роняет кресло.) Клавдий Петрович, а Клавдий Петрович!
   Клавдий(высовывает из-за спинки голову). Что ты так стучишь?
   Нил. А я говорю – гости могут приехать.
   Клавдий. Не надо их…
   Молчание. Послушай… (Садится на диван.)

   Долгое молчание.

   Сегодня она опять приснилась.
   Нил. Портретная-то?..
   Клавдий. Да. Сначала вижу – будто я маленький и залез на дерево. На ветках все гнезда, и птицами пахнет. Залез и сижу, а внизу на земле красные бумажки валяются, от прошедшего фейерверка. Вдруг стало мне грустно, а потом еще грустнее… Сижу на дереве и заплакал… (Задумался.)
   Нил. Вот со мной тоже бывает. Сижу, сижу, и ни с того ни с сего заплачу.
   Клавдий. Странно стало – отчего грущу, и вдруг понял – вижу, по нашей поляне идет фигура. Так и захолонуло. Потом все перепуталось, перепуталось, перемешалось.
   Нил. И у меня тоже, постоянно в голове все перепутается.
   Клавдий. Сны оттого чудесны, что легко перелетаешь, не нужно ходить, маяться… То на дереве сидишь, и вдруг уже перед балконом… А полукруглое окно, знаешь, под крышей, сразу раскрылось, на подоконник облокотилась девушка, глядит глазами на небо, на сад, на дорожки и улыбается грустно… А сердце мое вот так и стучит; вглядываюсь, у ней знакомое лицо, родное… Хочу, чтобы и на меня посмотрела – посмотрит, и будет счастье… Рукой бы махнуть – не двинуться – а лицо у нее такое знакомое, боже мой…
   Нил. На Сонечку сходственное?
   Клавдий. Нет. Сонечку никогда не вижу во сне, она не настоящая… А на нее, на Нину, на наш портрет… (Встает.) Нил, найди портрет… Прошу тебя… Он никуда не мог деваться, его спрятали нарочно… Он сто лет висел здесь, тридцать лет я гляжу на него… Найди, жить не могу… Она единственная… Мне казалось, если я долгие годы буду глядеть и хотеть, она придет. А жизнь пролетела… я ничего не сделал… К чему все это, когда любить некого…
   Нил. Осмелюсь посоветовать, Клавдий Петрович, – женились бы на Квашневой. Ей-богу, а то одна тоска у нас – хоть в лес беги…
   Клавдий. Женюсь, только не на ней. Послушай, какое имя – Нина!
   Нил. Почему Нина? Может, ее совсем и не так звали. Слушать вас прямо опасно – виданное ли дело жениться на изображении!
   Клавдий. Ничего не понимаешь – если суждено, она придет. Чем я виноват, что полюбил только портрет; но ведь лицо у нее единственное – другого не полюбишь: я вот даже и не знаю, откуда он попал в наш дом. А люблю. Не просто это. Оставь. Не можешь найти, так не разговаривай.
   Нил. Ох, беда какая! Где же я его найду?
   Клавдий(сел в кресло напротив, Нил стал у стены, где ободрана штукатурка). Тут я про Наполеона Третьего разобрал, ты перепиши в тетрадь, а то видишь, как высоко, – читать трудно.
   Нил(влезает на стул, читает). «Пруссаки заняли все высоты – французы отступают…»
   Клавдий. Какое было кровопролитное сражение.
   Нил. Да ведь это, Клавдий Петрович, давно очень было…
   Клавдий. Ну что же, а я говорю: кровопролитное.
   Нил. Учитель здешний рассказывал: немцы вот поссорятся и бранят друг друга, а рукой ни-ни. А французы всегда дерутся молча.
   Клавдий. Глупости какие… Где мой носовой платок?
   Нил. В кармане, чай.
   Клавдий. И то, в кармане. Вот что – ты пойди, а я посижу, устал что-то сегодня.
   Нил. Как же сидеть, Клавдий Петрович? Господи, Ведь гости сейчас приедут.
   Клавдий (с испугом). Какие гости? Нил. Да все она же, Квашнева с Сонечкой, и еще путешественница одна…
   Клавдий. Ах, как это, Нил, наверно, ты сам их зазвал.
   Нил. Вот лопнуть – сами.
   Клавдий. А ты скажи, – меня дома нет, в поле уехал.
   Нил. Не поверят, Клавдий Петрович, виданное ли дело, чтобы вы по полям ездили.
   Клавдий. Ну в город, что ли, уехал, в гостиницу… Я знаю – Квашнева опять начнет уговаривать жениться.
   Нил. Эх…

   За окном шум голосов.

   Идут!
   Клавдий. Что вы со мной делаете, всегда помешают, человек только подумать собрался, минуты нет спокойной. (Идет к столовой.)
   Нил. Куда вы…
   Клавдий. Спрячусь… а ты что-нибудь придумаешь.
   Нил. Ничего не придумаю. Клавдий Петрович, ведь они через столовую пройдут.
   Клавдий. В самом деле… (Поспешно идет направо.)
   Нил (отчаянно). Клавдий Петрович, да что же я им скажу?..
   Клавдий(пробуя запертую дверь). Скажи ты им, скажи… Кто дверь запер?
   Нил. Давеча сами приказали.
   Клавдий. Что делать… Ах!.. Вошли… Пропал! (Стал у двери.)

   Из столовой выходят Квашнева и Сонечка. Квашнева. Опять, чай, спрятался. Клавдий кланяется.

   Квашнева. Вот он, сударь, здравствуй, в гости приехала, дочь привезла. Рад? Да ты что к двери прилип?
   Клавдий. Я за носовым платком…
   Квашнева. Платок в руке, не ври…
   Клавдий. Ах, какая забывчивость. (Подходит, здоровается.) Присядьте, пожалуйста…

   Квашнева и Сонечка садятся. Нил стоит на ступеньках.

   Квашнева. Ну, отец, я на тебя в суд подаю, за дороги… Ну, что выпучил глаза, – пошутила, не подам. А ты вели нарубить тальнику, да и завали дорогу.
   Клавдий. Сейчас распоряжусь. (Вскочил.)
   Квашнева. Успеешь, успеешь, садись. Коляску все равно на твой счет починю. Садись. Ну, делал что?
   Клавдий. Думал много…
   Квашнева. Об ком думал, об нас?..
   Клавдий. Отчасти…
   Квашнева. Отчасти! ах ты, тугодум. Об нас подумай, ведь дочь, смотри – выросла, куда ее дену? трудно мне старухе.
   Клавдий(глядит на Соню). Должно быть, очень трудно.
   Сонечка. Мама…
   Клавдий. Кушать не хотите?
   Квашнева. Хорош хозяин… Очень даже хотим.
   Клавдий. Сейчас распоряжусь. (Вскакивает.)
   Квашнева. Сядь, опять сорвался…
   Клавдий(уже подбежал к Нилу). Вот я ему насчет завтрака и насчет дороги скажу…
   Сонечка(тихо). Мама, нельзя так сразу, мне, правда, противно.
   Квашнева. А мне очень приятно. Плюну вот и уеду. Все скажут – старуха лезла, лезла – а жених за дверь поворот указал. Так и скажут…
   Сонечка. Ах, только без меня, пожалуйста. Квашнева шепчет ей на ухо.
   Клавдий(громко). Ну все там прочее… (Тихо). Распорядись, и что есть духу беги с той стороны и в дверь в щелку подглядывай; я кашляну и махну платком, тогда ты вбеги и крикни: «Телята в малинник ушли». Понял? не перепутал?
   Нил. Так заору – перепугаются.
   Клавдий. Кричать не нужно, а ты убедительно скажи.
   Нил. Ну, ладно.
   Клавдий. Ступай скорее.

   Нил уходит. Клавдий возвращается к дамам.

   Квашнева. Ну, что Катерина твоя, терпит еще?
   Клавдий. Терпит. Катерина прямо замечательная. Что поделаешь, если у нее один порок. Вот этой весной так напилась, так сильно напилась, что залезла в лопухи и там кричала сверчком. Я даже спрятался.
   Квашнева. Храбрый, нечего сказать.
   Клавдий. Как-то жутко стало! Вот на днях опять срок пришел ее аттестату, чуть ли не завтра.
   Квашнева. Ах, батюшки, завтра тебе и обеда некому варить… Софьюшка, ведь нам надо остаться до завтра, как ты думаешь?
   Сонечка. Все равно, останемся.
   Клавдий. Может быть, дела у вас неотложные?
   Квашнева. Ничего… для тебя все дела отложу. Ты, Софьюшка, пойди сейчас на кухню и в столовую, помоги, присмотри. Приучайся, приучайся, душа моя, не все девичью косу плести.
   Сонечка. Что это вы, мама! (Уходит.)

   Клавдий вздохнул в тоске.

   Квашнева. Да.
   Клавдий. Да…
   Квашнева. Ну-с, Клавдий Петрович…
   Клавдий(подходит к окну). Воздух чистый сейчас, осенний.
   Квашнева. Осень на дворе.
   Клавдий. Вот зима настанет, окна не отворишь.
   Квашнева. Форточку отворяй.
   Клавдий. Разве что форточку, я и не догадался… Зимой тоже хорошо, уютно, еще лучше.
   Квашнева. Довольно, виляешь. Сколько тебе лет?
   Клавдий. Тридцать.
   Квашнева. И тебе не стыдно?
   Клавдий. А что?
   Квашнева. Тридцать лет у окошка просидел, такой богатырь!
   Клавдий. Все не соберусь прокатиться.
   Квашнева. И никогда не соберешься. А ведь я тебя, как родная мать, люблю.
   Клавдий. Благодарю вас.
   Квашнева. Слезами обливаюсь – глупый ты, глупый… Жениться надо тебе.
   Клавдий(встает, испуганно отходит). Ах, как можно!
   Квашнева. То есть «как можно»? Как все.
   Клавдий. Я так не хочу: все равно это не поможет. Не думайте, чтобы я не хотел жениться: трудно говорить об этом, Марья Уваровна.
   Квашнева. Об одной твоей пользе пекусь. С десяти ты годков сироткой – матушка твоя, умираючи, говорила – не оставь его, Марья, жену ему найди, достойную, малютке моему. (Поплакала.)
   Клавдий(растрогался). Марья Уваровна, спасибо вам; мне скучно жить одному.
   Квашнева(тащит его к дивану). Слушай. На той неделе сама в город ездила на бал, невест глядеть; думаю – найду ему кралю – нет и нет, все девки одна хуже другой – от одной пахнет противно, другая злючка, и все до одной – рожи, с души воротит.
   Клавдий(перебивая). Но мне ведь одна только нужна.
   Квашнева. Подожди, знаю, что не десять, не турок… Ну вот, расстроилась я. Вернулась домой, позвала дочь и ну разглядывать, как стеклышко.
   Клавдий. Что это вы, Марья Уваровна, фу!
   Квашнева. А ты не стыдись, дело житейское; жену брать – не поросенка купить. Чем ждать да искать – вот твоя невеста. (Показывает на столовую, где Сонечки нет.) Соня, Сонюшка, иди сюда!..
   Клавдий. Постойте, подождите, сейчас… (Оглянулся на дверь, кашлянул, махнул платком.)

   Дверь приотворилась, вбежал Нил, крикнул неестественным голосом.

   Нил. Те… те… лята по ягоду пошли!
   Клавдий(поспешно встав). Ах, телята, телята…

   Неловкое молчание. Квашнева глядит на обоих.

   Квашнева. Вот как. На французские фокусы пустился. Ну, хорошо, и я тебя фокусами. (Подходит к Нилу.) А ты знаешь ли, перед кем стоишь, поросенок? Вот, чтобы знал, чтобы помнил. Вон! (Бьет его по щеке и выталкивает за дверь. Возвращается к Клавдию.) У тебя, видно, ягоды по осени поспевают. Благодарю, заплатил за материнскую заботу. Ожидала от тебя всего, а хитрости не ждала.
   Клавдий. Извините меня…
   Квашнева. А ты слышал, что поговаривают – будто старуха Квашнева на богатство польстилась и дочь свою продает Клавдию Петровичу за деньги, а он, мол, отказывает.
   Клавдий. Неправда, какой ужас.
   Квашнева. Говорят, в холостой дом девицу возить не полагается, а Квашнева, мол, возит. Ку, откажись, выгони нас…
   Клавдий. Ладно уж, ладно.
   Квашнева. Нет, не ладно. Как ты думаешь – дитя свое родное запереть в твоем дому на мученье с этаким тюфяком, чтобы она без счастья увяла, – мне это приятно? Может быть, я долг свой выполняю, дочку мою, как в могилу, под венец веду – об этом думал ты, черствый?
   Клавдий. Я виноват во всем, поступайте как хотите.
   Квашнева. Нет, сударь, так не говорят, ты проси, умоляй меня, в ногах валяйся, может быть, теперь я нипочем не соглашусь.
   Клавдий. Марья Уваровна, подождите, вы все сразу и много, я уж и так перепутался… А поверьте мне – я своими чувствами пожертвую. Я живу во сне и любовь моя сонная к девице несуществующей – гляжу с детства на ее портрет и мечтаю. Ну и что же – помечтал и довольно…
   Квашнева. Так, так…
   Клавдий. Настоящая жизнь грубая, не нравится мне она, но я признаю – моя обязанность жить как все… Страшно это, конечно, поэтому я так долго и колебался; я готов сделать предложение вашей дочери…
   Квашнева. Вот!
   Клавдий. Но ведь не обо мне идет речь, я откажусь от фантазий и все, но Сонечкино счастье разбить не волен.
   Квашнева. Ложь, наболтали тебе…
   Клавдий. Нет, правда… Сонечка любит Артамона, и он любит Сонечку, хорошо, по-мужски.
   Квашнева. Слава богу, договорились. С этого бы начать надо. В том-то и дело, друг мой; Софье, не скрою, нравится Артамон, но больше оттого, что она была оскорблена твоим невниманием. А твой Артамон – знаешь, что выкинул сегодня в лесу? – диву я далась… Наехали мы на девицу какую-то, зацепились, вылезли. Расспрашиваю, откуда, кто такая (подмигнув) – страховой агент… понимаешь? И только на минутку отвернулась. Хвать – Артамон тут как тут… Оказывается, он эту агентшу давно знает; гляжу, уж целуются, да как – взасос.
   Клавдий. Как же это он? может быть, случайно поцеловались?
   Квашнева. Целуются-то очень даже не случайно; Артамошка так и завился около нее, и все… Ниночка… Ниночка.
   Клавдий. Что?
   Квашнева. Ниной ее зовут…
   Клавдий. Ах, да… Куда же вы ее дели?
   Квашнева. В конторе чай пьет.

   Молчание.

   Ну, вывертывайся, что же ты молчишь!
   Клавдий. Делайте как нужно, я не противлюсь.
   Квашнева(обнимая его). Вот так-то давно надо было… Вот и конец моей маете… Глупый ты, глупый, жену-то какую тебе приберегла, вон идет, погляди, полюбуйся!
   Клавдий(не смотрит в окно). Видал уж, видал…
   Квашнева. Ты другим глазом погляди. За сирень зашла, сейчас выйдет… Ох, да это не она…
   Клавдий(взглянув в окно). Кто это? Кто она?
   Квашнева. Приезжая, та самая…
   Клавдий(в страшном волнении). Что это… что это… что это…
   Квашнева. Ты, отец мой, спятил…
   Клавдий(кидается к окну). Ушла…
   Квашнева. Ты про кого?
   Клавдий. Нина!..
   Квашнева. Откуда ты ее знаешь?
   Клавдий. Господи боже мой! Ущипните меня, Марья Уваровна…
   Квашнева. Да чего ты увидал? Уж не черти ли тебе представляются. (Глядит в окно.)
   Клавдий. Точно с портрета сошла.
   Квашнева. А, вот о чем: действительно, и я заметила – очень похожа. Эта девица, милый (подмигнув), холостой страховкой занимается…
   Клавдий. Чем? Что?
   Квашнева. Потом объясню. (Берет его под руку.) Пойдем закусывать, все животики подвело.
   Клавдий. Не тащите меня, я успокоюсь.
   Квашнева. Ну, посиди, я невесту пошлю. (Уходит, кличет Соню.)
   Клавдий. Что я наделал… Господи, что же это… Сон? Какой страховкой? При чем Артамон? Ну, проснись, проснись, проснись. Какое сходство? Наверно и не похожа совсем.

   Входит Сонечка.

   Сонечка. Идемте завтракать… Мама велела… Клавдий. Ах, это вы…
   Сонечка. Не узнали? Идемте, все равно уж… Клавдий. Да, да, надо присесть, присядем. (Садится.)

   Сонечка отвернулась.

   Квашнева(появляясь на лестнице). Что за голуби… рядком сидят, наговориться не могут. Умилительно!

Занавес

   Лунная ночь. Поляна перед домом. Окна вверху освещены. С балкона лестница. Внизу прямо дверь, над ней старается Нил, отпирая замок; подле стоит Катерина с подушками и чемоданом.
 
   Нил. Ржа керосину боится, ест он ее. Пчела дыму боится; вы, Катерина, – водки. А я людей боюсь, очень их опасаюсь… Все кого-нибудь боятся. Вот я и думаю – как лучше – со страхом жить или без него. Бояться плохо, а не бояться тоже нехорошо; кто ничего не боится, тому все равно – а кому все равно – тот отчаянный.
   Катерина. Будет болтать, иди отпирай.
   Нил. Вот Артамон Василич, на что бесстрашный, а от Квашневой у него паника. Ночь на дворе, а он еще не являлся. Сонечка два раза сад обошла, и путешественница наша тоже… Поди его найди, не иначе, как на деревне с девчонками…
   Катерина. Ну, иди, иди.
   Нил. Готово. Пожалуйте. (Отворяет дверь.)

   Катерина входит во внутрь.

   Поговорить досыта нельзя, а на что мне тогда язык – пить, есть я и без него попрошу.

   Появляется из-за деревьев Сонечка.

   Сонечка. Нил, ты никого не видел?
   Нил. Сейчас должен придти, – обязательно, говорит, буду…
   Сонечка. Вот странно, я никого не дожидаюсь. (Помолчав.) Где мама?
   Нил. С Клавдием Петровичем в кабинете, документы просматривают. Сырость большая в саду: я сбегаю шаль принесу.
   Сонечка. Не надо. (Идет.) Все-таки, если кто-нибудь придет… я буду сидеть в липовой аллее… (Сонечка ушла.)
   Нил. Ну и хлюст. За что его так любят? Усищи отрастил, она и думает, что он весь такой – шелковый.

   Слева из сада появляется Нина.

   Нина. Где Артамон Васильевич?
   Нил. Не приходил еще, дожидаемся.
   Нина. Где же он ходит?
   Нил. Неизвестно. Не иначе, как на деревне задержался.
   Нина. Когда явится, скажи, чтобы не трудился меня разыскивать. (Уходит.)
   Нил. Может, в липовой аллее подождете?
   Нина. Что? Где эта липовая аллея?
   Нил. Сейчас направо первая, так прямиком и дойдете. Барышня! – а постелить приказано вам здесь, и чемодан принесен.

   Нина ушла. Катерина выходит.

   Катерина. В помещении дух очень тяжелый.
   Нил. Не проветривали, вот грибком и поросло. Что же теперь будет, Катерина Ивановна?
   Катерина. Что, Нил, что еще будет?
   Нил. За ужином шампанское пили, поздравляли жениха с невестой, обкрутили, значит. А жених-то, как на поминках, – туча тучей. Невеста куска не проглотила, – шмыг в сад к полюбовнику; а эта путешественница – увидите, Катерина Ивановна, – подожжет она дом, до чего зла… То ей Клавдия Петровича подавай, то Артамона, никого добиться не может; и глаза у нее такие неприятные, как у кота лесного…
   Катерина. Ох, Нил, а мне все равно… Подкосились резвые мои ноги. Беда подошла.
   Нил. Да неужто, Катерина Ивановна?
   Катерина. Скрутило нутро, подвалило под грудь – и все слышу, будто из бутылки жидкость льется.
   Нил. Да уж, никак, вы согрешить успели?
   Катерина. Огорчилась я, Нил, за нашего голубя, голубчика Клавдия Петровича, выпила стакан за его здоровье. Отлегло!
   Нил. Батюшки светы!
   Катерина. Теперь воздержусь, но не дай бог, Нил, еще огорчиться… (Садится па ступеньки.)
   Нил. Чего уселись? Доведете вы меня, Катерина Ивановна, до полнейшего отчаяния! весь страх потеряю.
   Катерина. Сижу – значит, велено. Ох, не начинай ты гнилых разговоров…
   Нил. Это вы гниль разводите, Катерина Ивановна, а я вам опять повторяю: вы женщина ветхого происхождения, я же хоть и в соку, но на вас решительно никакой охоты жениться не имею. Напрасно только пугаете.
   Катерина(тихо). Подлый!

   Молчание.

   Нил(визгливо). Если вы меня коснетесь, я в лес убегу.

   Молчание. Сзади подкрадывается А р т а м о н, хватает Нила.

   Ай, ай, ай!
   Артамон. Передал? Сказал?
   Нил. Чего вам нужно? Все я передал, ходят они обе, ждут… срам один.
   Артамон. Ждут! Вот неприятность… А я в деревне задержался. Где же они?
   Нил. Обе в липовой аллее, вместе дожидаются… По одному ведь делу…
   Артамоновотчаянии). Что ты наделал! Где у тебя голова? (Засмеялся. Трясет Нила.) Ты нарочно их свел?.. Я тебя доконаю… (Бросил Нила, побежал.)
   Нил. Действительно, он меня доконает.
   Катерина(тихо). Нил.
   Нил. «Я тебя доконаю»… Доведете вы меня до поступков – все раскрою!.. И вас обличу, Катерина Ивановна, вы портрет спрятали.
   Катерина(тихо). Нил!
   Нил. Нет у меня никакой жалости.
   Катерина. А мне, хоть в воду, все равно, Нил!
   Нил. Ну, воды-то вы боитесь, впрочем…
   Катерина. Увидишь… Жалко будет, Нил… Так жалко… Ни за что погубил женщину… Неужто тебе генеральшу надо? А я, может быть, сама благородного происхождения… Вглядись в меня, Нил, ведь в личике у меня сходность есть кое с кем.
   Нил. Тьфу! Катерина Ивановна, нашли чем хвалиться… Происхождение ваше ни что другое – барское озорство, и этим вы до крайности отвратительны… А насчет портрета действительно отвиливаете… Я на вашем месте сидел бы да каялся…
   Катерина. Погоди у меня, я тебе штуку подстрою… Рот разинешь…
   Нил. Это вам голову оторвут, а вы и рот разинете…
   Со стороны обратной, куда убежал Артамон, выходят: Сонечка и Нина.
   Нина. И слушать не хочу.
   Сонечка. Клянусь – между нами еще ничего такого не было.
   Нина. Не хочу, повторяю вам, какая мерзость.
   Сонечка. Вот и кричите на меня. Нина Александровна, я так влюбилась.
   Нина. Мне-то это зачем знать?
   Сонечка. Помогите мне.
   Нина(вдруг мягко). Нет, не помогу вам в этом деле.
   Сонечка. По крайней мере не говорите ничего ни маме, ни Клавдию Петровичу.
   Нина(помолчав, резко). Не знаю, может быть и скажу. (Пошла к двери.)
   Нил(Нине). Барышня, Артамон Василич пришли, вас очень ищут.
   Нина. Что? А вас кто просил путаться?
   Нил(отступая). Да, господи, я насчет общего дела стараюсь.
   Нина. Думаете – я женщина – надо мной можно издеваться, я и сдачи дам, поняли?
   Нил. Еще бы не понять, – Артамон Василич, тот прямо за воротник ухватил.

   Нина затворилась.

   Пронесло тучу мороком… А спросить? действительно, для чего Нил Перегноев запутался в этой канители…
   Сонечка. Нил, мама не выходила еще из кабинета?
   Нил. Не должно…
   Сонечка. Что? Не слышу, подойди ближе.

   Нил подходит.

   Ты что сказал этой… противной? Нил (шепчет). Пришел, дожидается. Сонечка (вспыхнув). Какие пустяки говоришь. Почему же его не видно? Поди проводи меня до пруда.

   Уходят. На балконе появляются Квашнева и Клавдий.

   Квашнева. Духота у тебя в кабинете, а здесь дышать можно.
   Клавдий. В саду воздух всегда легкий.
   Квашнева. Утром подпиши страховой лист… а к вечеру надо гостей позвать… Чай, уж полночь: спать чего-то захотела… Где же Софья?.. Софья!.. Софьюшка!
   Клавдий. Не зовите, пускай погуляет… Вы подите, а я за ней пошлю Нила, он разыщет.
   Квашнева. Нил, конечно, разыщет. Клавдий Петрович, скажи мне по душе, какой у тебя гвоздь в голове засел?.. Ведь ты ничуть не рад… Другой бы жених, задрав хвост, как теленок, за каждым кустом целовался, одних бы глупостей этих натворил целый короб!
   Клавдий. Идите спать, Марья Уваровна…
   Квашнева. Ох, Клавдий, я все понимаю…
   Клавдий (с испугом). Что? Нет, вы не знаете… Пожалуйста, идите спать…
   Квашнева(молчит. Отошла). Завтра за Вадим Вадимычем Таракановым пошлю, вот он тебя вразумит.
   Клавдий. Вы не сделаете этого…
   Квашнева. Нет, пошлю, опомнись, Клавдий, пока не поздно.

   Клавдий провожает ее, тотчас возвращается.

   Катерина. Сокрушил ты меня, сокрушитель. Зачем такие подлые на свете живут. Хоть бы дождик пошел. Днем одно светит, а ночью другое – хоть бы кто меня в столб обратил…
   Клавдий(поспешно сходит с лестницы, но внизу натыкается на Катерину). Ах, как я испугался!
   Катерина. Это я, батюшка, глупая женщина.
   Клавдий. Что сидишь, ведь поздно… Иди спать.
   Катерина. Велено мне, батюшка; теща приказала, сиди, мол, до самого света, пока вы спать не ляжете…
   Клавдий. Вот еще новости… Для чего же меня караулить?
   Катерина. Уж этого не знаю… Думается мне, родной, в этакую ночь, когда светит и светит – надо бы мужчин в одну комнату запереть, а женщин в другую – а ключи отдать бесчувственному какому, вроде Нилки… Очень это я понимаю.
   Клавдий. Нет, Катерина, я не такой… Хотя неправда… Кажется мне вот, что весь сад живет в такую ночь… Приезжая барышня, она здесь, кажется, спит?
   Катерина. Здесь-то здесь, милый, только вам не полагается о посторонней дамочке думать – своя завелась…
   Клавдий. Конечно… Дело уж сделано. Ах, Катерина, я конечно, не стою Сонечки, но все-таки она чужая…
   Катерина. Сроднитесь, муж да жена на одной полочке. Вам страшно, а девке-то каково?
   Клавдий. Никому не говори – не такую надо мне жену…
   Катерина. Действительно, чересчур легка… Ну, покормите, потолстеет. Гуся и того раскормить можно, а уж я постараюсь. Приезжая-то повиднее…
   Клавдий. А ты видела ее, разговаривала?
   Катерина. В чемодане у нее две рубашки, юбчонка и полдюжины платков, больше ничего не нашла – бедная она, нищая…
   Клавдий. А говорила?., о чем?
   Катерина. Говорить не говорила, а вот когда спать она ложилась – я посмотрела в щель…
   Клавдий. Разве можно подглядывать.
   Катерина. А на случай, может, она какая кривобокая… А у нее бочки, сударь мой, как яблочки.
   Клавдий(затыкает уши). И слушать тебя не хочу… Ты всегда неприличное…
   Катерина. Совестливый… Мы, женщины, на том и стоим, чтобы пряменькая была…
   Клавдий. Лицо какое?
   Катерина. Лицо аккуратное…
   Клавдий. А волосы?
   Катерина. Волосы рыжеватенькие, черные… сокол, тебе-то на что?..
   Клавдий. Я просто так… (Ходит по площадке.)
   Слушай, будто птица вспорхнула… Или это приезжая во сне. Может быть, ей сон плохой снится? Или ты низко подушки постелила? А кваску поставила? Взглянуть бы надо, ведь – гостья… Нехорошо гостем дурно принимать… Так и есть: у нее свеча горит… (Приближается к двери.) Подсматривать очень дурно, ты никогда этого, Катерина, не делай… Вдруг взглянешь, а оттуда на тебя глаз глядит… А вдруг, я говорю, какое несчастье… Я, как хозяин, должен… Это уж прямо вежливость… (Наклоняется, глядит в щель.) Ах!
   Катерина(хватает Клавдия, уводит от двери к лестнице). Стыд, бесстыдники!.. Идите, идите наверх… Вот завтра теще все доложу… К девице подглядывает!.. А может, она как раз блох ищет.
   Клавдий. Иду, иду, не кричи… Не толкайся, что ты так больно толкаешься…
   Катерина. Еще больнее толкну!

   Клавдий ушел. Катерина сходит вниз. В кустах появляется Н и л.

   Нил, а Нил, что скажу-то…
   Нил. Всенародно объявляю, с вами в одном доме спать не лягу, ни за что! (Идет.)
   Катерина (спешит за ним). Не беги, постой, Нил! где ты меня такую нашел… (Убегает за ним.)
   Сонечка(появляется из сада). Кажется, яснее ясного – пожалуйста, не ходите за мной…
   Артамон(вслед за ней). Клянусь тебе нашим чувством, она, разумеется, влюблена, но я один раз пошутил только, кажется поцеловал…
   Сонечка. Ах, вот как, поцеловал? Продолжайте, это очень забавно.
   Артамон. Я люблю тебя, я жить без тебя не могу… Милая, клянусь!.. Я виноват перед тобой… Ведь то было слишком давно…
   Сонечка. Ах, сегодня…
   Артамон. Ничего сегодня не было… Последний раз, два года назад, мы встретились в Москве в Царицынском парке, она ревела, навязывалась мне, но я оказался непреклонным… Я всегда мечтал, что встречу такую, как ты… очаровательную…

   Н и н а во время этого разговора приотворяет дверь, смотрит и слушает.

   Я отогнал ее, как надоедливую муху. И вдруг сегодня в лесу неожиданно встречаемся. Она вспоминает такую же осень в Царицыне, чуть не плачет, расстраивается – и хлоп мне на шею… Что я поделаю – оттолкнуть, расхохотаться?.. Я растерялся, нечаянно наши губы прикоснулись… Мне почудилось, что это твои поцелуи… Она говорит – приходи вечером в сад; я отвечаю – хорошо, приду… Нарочно удираю в деревню и опаздываю, уверенный, что эта курица, наконец, поймет… Сжалься, Соня!
   Сонечка. Ах, если бы все это было так…
   Артамон. Подумай – завтра обручение, потом свадьба, нам совсем нет времени… еще ссориться…
   Сонечка. Она так ждала тебя – обозлилась… Наговорила мне дерзостей… Удивляюсь, как такие могут нравиться мужчинам…
   Артамон. Она уверена, что в нее можно влюбиться сразу, а все над ней смеются…
   Сонечка. Все-таки я тебе не верю…
   Артамон. Милая крошка… Я твой на всю жизнь… Ты пойми – Марья Уваровна выдаст тебя за кого угодно, только не за меня – это вопрос решенный… Клавдий же Петрович даже не знает, блондинка ты или брюнетка…

   Оба смеются.

   Он нам не помешает; даже приятней и любить и немножко обманывать…
   Сонечка. А вдруг он мне понравится…
   Артамон. Никогда… Ах, вот что… Вы бы раньше мне это сказали…
   Сонечка. Милый, не сердись, я нарочно…
   Артамон. Об этом не говорят нарочно. Вы меня обманываете…
   Сонечка. Ведь это я на тебя обиделась. Это ты должен прощения просить… Душка…
   Артамон. Вы ему тоже говорите – душка…
   Сонечка. Честное слово, еще ни разу… Фу, глаза какие – гвоздиками… Перестань… Вот тебе щечка…
   Артамон. Мне щечки мало…
   Сонечка. Вот тебе губы. (Целует.)
   Артамон. Радость моя… Я с ума сойду…
   Сонечка. Что ты, что ты…

   Артамон обнимает ее. Нина выбегает из двери, не в силах удержать крика. Наверху раскрывается окно, выглядывает Квашнева, видит окаменевших от страха влюбленных.

   Нина. Лжет, лжет, лжет…
   Квашнева. Влопались! Пропала моя голова! (Скрывается.)

   Влюбленные разбежались в разные стороны.

   Клавдий(входя). Что случилось? Нина, Нина! Нина. Он лжет, уведите меня, спрячьте меня…
   (Рыдает.)
   Клавдий(обхватывает ее, ведет на лестницу). Не волнуйтесь, не плачьте… пойдемте… пойдемте…

   Когда они взошли на балкон, из дома ворвалась Квашнева.

   Квашнева. Оставь эту гадину! Это она все намутила… Клянусь тебе, Клавдий! Софья его в темноте за тебя приняла… Тебе говорят – эта последняя дрянь, она всему причиной…
   Клавдий. Не трогайте, не хватайте руками…
   Квашнева(Нине). А ты, змея, на чужого жениха не лезь. Вон отсюда сию минуту… вон на конюшню… Я тебя на водовозной бочке велю увезти…
   Нина. Не трогайте меня!
   Клавдий(Квашневой). Ах, вы… что вы… (Поднимает руку.)
   Квашнева. Батюшки!.. Убивец!..
   Клавдий. Вот я вас всех…
   Квашнева(попятилась и побежала с лестницы). Народ! убили… (Бежит в кусты.) Ай, ай!
   Клавдий. Они меня довели… Простите меня… Для вас что-нибудь невозможное сделать хочется… Оттого так раскричался…
   Нина. Я плохо поступила…
   Клавдий. Все хорошо… это они… я им еще выговорю. Пойдемте в кабинет… Там никто не тронет…

   Уходят.

   Нил(выбегает из-за кустов). Вот, выкуси! Так я тебе и попался… Откуда у нее прыть взялась… По аршину сигает, проклятая, и при этом так смеется – мороз меня продрал.

   Из кустов ворочается Квашнева.

   Нет, нет, Катерина Ивановна, лучше не подходите, у меня кирпич!
   Квашнева(выходит). Батюшки мои, что делать… Нил…
   Нил. Что случилось, Марья Уваровна?
   Квашнева. Клавдий Петрович спятил… беги на конюшню, да пошли трех верховых… Сейчас записки напишу… Первым долгом, послать к Вадиму Вадимычу Тараканову. Потом за дядьями – за Носакиным и Кобелевым… беги, беги…
   Нил. Позвольте, доведу!..
   Квашнева. Оставь, не пойду я в дом, – боюсь, убьет.

   Нил уходит.

   Я на тебя, изверг, нажалуюсь. Мошенник, по кустам, как солдат, бегает. Да что же это за дети пошли!

Занавес

   Позднее утро. Обстановка второго акта. Все шторы спущены; в столовой светло, кипит самовар. За столом сидит Квашнева, пьет чай; рядом с ней Сонечка. Нил протирает чашки.
 
   Квашнева. Так и не спал?
   Нил. Всю ночь не спал, на ларе сидел около кабинета.
   Квашнева. Значит, шельма в кабинете дрыхнет.
   Нил. Да.
   Квашнева. Фу, чай какой у вас противный.
   Нил. Не знаю, чем противный у нас чай.
   Квашнева. Верховые давно вернулись?
   Нил. Часа два, как вернулись.
   Квашнева. Что же Тараканов сказал верховому?
   Нил. Сказал, что к обеду приедет; скоро быть должен.
   Квашнева. А дядья что сказали?
   Нил. Да ведь я вам уж докладывал.
   Квашнева. И двадцать раз спрошу – двадцать раз ответишь.
   Нил. Не угодно ли котлет холодненьких; горячего не варили, Катерина совсем плоха…
   Квашнева. Давай попробуем котлет… (Пробует.) Противно, не хочу… Живописец скоро придет?
   Нил. Живописец на кухне дожидается.
   Квашнева. Так беги позови его.

   Нил уходит.

   А ты чего уткнулась, подними голову, рёва-корова. Сонечка (поднимает голову). Уедемте отсюда, мамаша.
   Квашнева. Я тебя непременно отколочу, пока ты еще не барыня… (Идет в залу, поднимает штору.) Молчи лучше, что прикажу, то и сделаешь…

   Сонечка заплакала.

   Перестань реветь, сейчас тебя живописец писать будет (Из-за шкафа вытаскивает портрет.) Действительно, с этой шельмой большое сходство. (Соне.) Покажи-ка нос. Ну откуда у тебя такой нос противный… Кажется, у нас в роду все носы были как носы, а у тебя – кверху… Уж не в дедушку ли Африкана пошла… Он раз по комоду носом проехался, так всегда и жил с изъяном… Поди сюда, сядь…

   Сонечка идет, садится у окна.

   Слушай… Вы сколько раз поцеловались?
   Сонечка. Мама!..
   Квашнева. Отвечай! Мне нужно, коли спрашиваю.
   Сонечка. Несколько раз, не помню…
   Квашнева. А говорили громко или тихо?
   Сонечка. Тихонько, да…
   Квашнева. Ну, значит, он и половину не слышал… Только бы шельма ему всего не рассказала. Я дело поверну умно.

   С подносом входит Нил.

   Нил. Пришел живописец… Квашнева. Подавай его сюда…

   Живописец входит из столовой в залу и кланяется.

   Квашнева. Ты кто такой?
   Живописец. Дворянин.
   Квашнева. Ах, несчастный! До петухов напились, я чай…
   Живописец. Это вас решительно не касается.
   Квашнева. А вы, может, совсем не живописец?
   Живописец. Любимый ученик Маковского…
   Квашнева. Кого? Ну, да мне все равно… мазать-то умеете?
   Живописец. Учитель всегда говорил – ты, брат, талантище!
   Квашнева. Так и сказал?
   Живописец. Да, так и сказал. В тебе, говорит, в одном, братец, гордость наша, надежда. Силища. Нутро…
   Квашнева. Как же вам не стыдно довести себя до такого безобразного вида?
   Живописец. Изучение бытового жанра привело меня в настоящий вид. Послан Константином Маковским изучать быт, так сказать, на лоно. Пылкость натуры и художественный темперамент дозволил мне проникнуть в суть жанра глубже других… изучаю самое нутро…
   Квашнева. Мы, батюшка, не виноваты, не рычите басом.
   Живописец. Вы толпа, вы требуете от артиста красивых ботинок, а до искусства какое вам дело!
   Квашнева. Не требую, я с просьбой…
   Живописец. Ну, это дело другое, – просите…
   Квашнева. Вот портрет… (Показывает.)
   Живописец. Кисть недурна; помыть, что ли, надо, или копию?
   Квашнева. Вот моя дочь…
   Сонечка. Здравствуйте…
   Живописец. Сударыня, извиняюсь! Проклятая рассеянность; ведь хотел надеть фрак и забыл; однажды я вот так же в общество пришел, извините, совсем раздет…
   Квашнева. Ну, ладно, глядите сюда. Устроить надо так, чтобы портрет остался таким же самым, но сделался похож на мою дочь. Можете исхитриться?
   Живописец. Носы не те.
   Квашнева. Кабы не носы, не позвала бы. А вы уж как-нибудь устройте, на то, сударь, и художеству учились. Заплачу.
   Живописец. Деньги, ха-ха… Пожалуй, можно запустить тень под носом… (Соне.) Повернитесь-ка. Сделаю; через месяц.
   Квашнева. Ах, мошенник, – виновата, простите… Нам сегодня понадобится, через час.
   Живописец. А искусство?
   Квашнева. Какое там искусство. Мой Ванюшка, пастух, в два дня целый забор выкрасил вохрой. Идите, а то ведь я добра, добра, да и рассержусь.
   Живописец. Маляр!

   Уходит с Сонечкой, унося портрет.

   Квашнева. Нил!

   Нил появляется на лестнице.

   Позови Артамона Васильевича…

   Нил уходит.

   Ну, Клавдий Петрович, побушевал, теперь будет; шелковым станешь, как угодно согну.

   Входит А р т а м о н.

   Ну?

   Артамон разводит руками.

   Квашнева(встает и угрожающе приближается к Артамону, который пятится). Ну?
   Артамон. Ничего. Виноват.
   Квашнева. Нил, принеси чернил и бумаги. Садись. (Показывает па стул.)

   Артамон садится.

   Пиши: «Обожаемая Нина».
   Артамон. Как?
   Квашнева. Пиши, что говорят… Хуже будет…
   Артамон. Марья Уваровна, я дворянин, я человек свободный, я не позволю издеваться… Вы меня с кучерами по саду ловите; я домой поеду…
   Квашнева. Пиши: «Если ты можешь, прости меня…» Дома тебе жрать нечего, я знаю… «Я терплю глубочайшие страдания». Глубочайшие зачеркни. «Мой поступок не имеет названия, он подлый…»
   Артамон. Может, это не писать?
   Квашнева. «Он подлый и гнусный, но все же я люблю одну тебя».
   Артамон. «Люблю одну тебя». Квашнева. «Я молод и глуп». Артамон. Так… В правую дверь стучат; слышны шаги и голос Клавдия.
   Квашнева. Собирай, собирай бумагу, внизу допишем… (Хватает Артамона за рукав, тянет к столовой.) Скорее ты поворачивайся, все дело погубишь.

   Они уходят через столовую. Клавдий высовывает голову.

   Клавдий. Нил! Где ты? Нил, отчего тебя не дозовешься? Иди! (Клавдий идет в столовую.) Нил, куда же ты провалился?
   Голос Нила. Иду-с! (Нил появляется.) Клавдий. Подай мне таз, кувшин и полотенце.

   Нил уходит. Клавдий сходит в залу.

   Проснулась, попросила воды… В кувшин необходимо налить розового масла, так делается. Вот только у нас нет ничего. Я всегда говорил – необходимо делать запасы… (Поднимает еще штору.) Изумительное утро. А ведь, пожалуй, поздно. (Глядит на стенные часы.) Полдень. Как она хорошо заспалась… Как вообще все хорошо…

   Входит Нил с тазом и пр.

   Нил. В кабинет отнести?
   Клавдий. Я сам отнесу, не ходи за мной. (В дверях.) Ну что, ты рад?
   Нил. Радуюсь, Клавдий Петрович!
   Клавдий. То-то! (Уходит.)
   Нил. Пустяки одни… Ерунда, какой еще никогда не было. Ведь это прямо сражение. А кому попадет? Кто со страху и нашим и вашим – Нилу.
   Клавдий(возвращается). Отворила дверь, просунула ручки и взяла. Я спросил: хотите чаю? – ответила – пожалуйста! грустно так. Ничего, я все устрою. (Задумался.) А что Марья Уваровна?
   Нил. Марья Уваровна действует.
   Клавдий. Ей все объясню… Знаешь, Нил, я ночь не спал – и теперь еще многое точно туманом подернуто – ужасно приятно: главное – страшная радость… Так и подмывает рассмеяться. (Смеется.) Ты меня не разочаровывай, пожалуйста. Чай-то, чай надо приготовить. Вот здесь. (Ставит столик у окна, накрывает.) Принеси две чашки получше. Только подумай, я всегда здесь один сидел, мечтал об ней, и вдруг сидим вдвоем, пьем чай, друг на дружку смотрим… Это гораздо лучше снов. Эту ночь я прямо уснуть боялся, чтобы опять не увидать себя одиноким.
   Нил(вздыхает). Клавдий Петрович!
   Клавдий. Нет, нет, замолчи, не омрачай… (Прислушивается.) Идет, кажется, ты слышишь, как платье шумит? Уйди, уйди…

   Нил уходит. Клавдий подбегает к двери, растворяет, входит Нина.

   С добрым утром…
   Нина. Я заспалась, извините меня.
   Клавдий. Спите на здоровье… Я люблю, когда спят. Сюда, сюда. (Показывает на столик, бежит в столовую за чаем.) Вот, смотрите, какие хорошенькие чашки…
   Нина. В самом деле хорошенькие.
   Клавдий. Чаю вам налью. Я люблю, когда спят, потому что во сне живется лучше. Если сон плохой – я помню, что это сон, а если хороший – приятно. Правда, чай хорошо пахнет? Можно сесть?
   Нина. Боже мой, почему вы такой странный?
   Клавдий(садится, глядит на Нину). Вот дождался вас; удивительно…
   Нина. Вы меня где-нибудь видели?
   Клавдий. Еще бы…
   Нина. В Москве я часто бывала в театре и на концертах…
   Клавдий. Как странно – вы жили, ходили в театр, а я не знал, думал, что одинок; не стоит теперь об этом.
   Нина. Может быть, в поезде?.. У меня очень плохая память.
   Клавдий. В каком поезде? Какое у вас пятнышко на губе: Нина Александровна, не очень сердитесь, я, бывало, закрою глаза и сейчас увижу это пятнышко, потом и весь рот, серьезный, ласковый, и лицо все чудесное… Уткнусь, бывало, и лежу, красный…
   Нина. Где мы встречались?
   Клавдий. Нигде… Вот жалко, пропал портрет… (Оглядывается.)
   Нина. Ах, вот вы о чем, понимаю…
   Клавдий. Бог с ним, теперь не нужно. Правда? У нас в доме много портретов – посмотрите, все такие рожи, и между ними был один – чудесный, как вы сейчас. Я по целым часам глядел на него.
   Нина. Он был похож на меня, странно…
   Клавдий. Я видел его во сне, разговаривал с ним и, наконец, поверил – настанет время и та, что была написана, о ком я думал, придет живая… Но вот портрет пропал, я страшно взволновался, и вы пришли. (Встает и ходит.) Я ждал тридцать лет… Нина. Ах вы бедный!

   В столовой голоса Квашневой и Нила.

   Клавдий. Нет, я не бедный!.. (Вздрогнул.) Нельзя, нельзя! (Бежит к лестнице.) Нил! Нил!

   Нил появляется.

   Никого не сметь пускать… Кто здесь хозяин?
   Нил. Я и то не пускаю… Вот барышне письмо передать приказали. (Подает письмо.)
   Клавдий. От кого? Какое письмо?
   Нил. Не могу знать, Марья Уваровна передала… Чистое наказание. (Уходит.)
   Клавдий(дает письмо Нине). Прочтите.
   Нина(видит почерк на конверте и бросает письмо на стол). Ах, все тоже… Клавдий Петрович, дайте мне экипаж, я должна ехать…
   Клавдий. Куда?
   Нина. Я хотела застраховать ваше имение… Вам это необходимо, а мне было бы очень выгодно… Но из-за меня столько неприятностей… здесь… очень тяжело еще по некоторой причине… Я поеду… А как-нибудь через месяц, вы обещаетесь, и застрахуете. Хорошо?
   Клавдий. Путается чего-то у меня… Вот что – я махну платком, если воробьи улетят с куста – значит, это не сон. (Машет в окно.) Кш… Правда… Нина! Я не могу отпустить вас… Скажите: для чего вам нужно ехать?
   Нина. Мне кажется, вы действительно – честный, очень чистый, но ужасный чудак…
   Клавдий. Все равно.
   Нина. А я могла бы понять по-другому ваши поступки…
   Клавдий. По-какому по-другому?.. Что вы подумали? Боже мой. Вы не мое воображение. Вы сами по себе, вы думаете по-своему – живете самостоятельно, вы чужая…
   Нина. Слава богу, наконец поняли…
   Клавдий. Кем вы были прежде? Намекните только, остальное постараюсь представить.
   Нина. Зачем? вам – неинтересно.
   Клавдий. Но я прошу вас…
   Нина. И рассказывать-то не о чем… Родилась в Москве, фамилия моя Степанова… С девятнадцати лет сама зарабатываю хлеб, очень глупым и невыгодным способом, который почему-то называется честной работой… Два раза болела тифом… А сколько раз влюблена была – не помню…
   Клавдий. Влюблена?
   Нина. Теперь, конечно, и не влюбленность, а злость к вам, мужчинам… Еще лет десять проживу, потом решительно стану никому не нужной… Я вас, мужчин, и не виню; женщина по-другому устроена: в известное время хочется и дома и детей…
   Клавдий. Какое несчастье, какое ужасное несчастье…
   Нина. Вот видите, Клавдий Петрович, невеста у вас хорошенькая; право же, не следует ухаживать за посторонней женщиной, хотя бы и с очень смутными намерениями… Помиритесь с Квашневой, простите вашу невесту… Она мало виновата, приберите к рукам вашу фантазию, расстроенное воображение… а я уеду…
   Клавдий. Трудно все понять; но будто завеса упала: у меня хватит силы, уж чувствую… Скажите, кого любили?
   Нина. Право же, не стоит, нелюбопытно…
   Клавдий. За руку его держали?
   Нина. Держала, я думаю, не помню…
   Клавдий. И целовали?
   Нина(резко). Да, и целовала…
   Клавдий. Он не умер от этого?
   Нина(засмеялась так же резко). Он-то перенес отлично…
   Клавдий. Кто он?
   Нина. Боже мой, их много было…
   Клавдий. Главный?
   Нина. Артамон Васильевич Красновский.
   Клавдий. А…
   Нина. Довольны? Что еще нужно? спросите?.. Может, подробности нужны?
   Клавдий. Подождите, Нина Александровна, я пойму, я многое могу понять… Я к страданию привык. Мне тяжело оттого, что я думал – вы без прошлого… Но от этого вы станете еще милей мне… Теперь я будто касаюсь вас сердцем. Я никого еще не любил, никого не целовал… Это грешно… Нина! (Подходит к ней, опускается на ковер.) Я не оскорбить вас хочу, а милости жду, не отталкивайте; если очень противен – закройте глаза; все для вас, все ваше, вы краешком только подумайте обо мне, сердце у вас доброе, нежное, женское… (Кладет ей голову на колени.) Люблю… вас…
   Нина(вставая и осторожно отстраняя Клавдия). Я верю, верю… (Берет письмо.) А вот вам другое признание… (Разрывает конверт, читает. Дает Клавдию.) Прочтите…
   Клавдий(читает). Просит прощения, умоляет опять придти на свидание в сад… Нельзя любить сразу двух. Это ложь…
   Нина. Да, ложь…
   Клавдий. Он оскорбил вас, он обидел жестоко… Он негодяй… Я его уничтожу…
   Нина. Поняли наконец?
   Клавдий. Нина, а вы?
   Нина. Влюблена, конечно… обидчик мой, а люблю, странно?
   Клавдий. Странно очень; что же будет… Пойдете?
   Нина. Захочется в подлости выкупаться – пойду… А может быть, не пойду… Характер испорченный у меня. И вам, Клавдий Петрович, нехорошо за мной ухаживать. Вы чистый, невинный, мечтатель, высокой души…
   Клавдий. Не слушаю, я не слушаю.
   Нина. От комплиментов краснеете, жизнь у вас особенная. И жену вам нужно особенную, такую же, без прошлого.
   Клавдий. Нет, нет.
   Нина. А я измученная, с ущемленным самолюбием, если полюблю – со зла; на свидание побегу – тоже со зла, а любовнику – сама не знаю, поцелуй подарю или пощечину – что хватит силы…
   Клавдий(после молчания). Нина! Останьтесь, все равно… (Идет за ней.) Нина!
   Нина. Что?
   Клавдий. Не любите?
   Нина. Нет…
   Клавдий. Не останетесь?
   Нина. Нет…
   Клавдий. Не хотите подумать?
   Нина. Нет.
   Клавдий. Я умру тогда…
   Нина. Нет… не умрете…
   Голос Квашневой. Пусти меня, идол, не хватай за руки!
   Голос Нила. Вы сами хватаете, я, чай, не деревянный. Барин не велел пускать.
   Голос Квашневой. Тогда я и барина твоего поколочу.
   Нина. Вот вам развязка. Прощайте. (Идет к двери.)
   Клавдий. Нина, Нина!
   Нина (остановилась в дверях). До свидания. (Ушла.)

   Клавдий кинулся за ней, но дверь замкнулась.

   Квашнева(врываясь через столовую). Что, дождался? Вадим Вадимыч Тараканов приехал.
   Клавдий. Пропал! Пропал я совсем! (Замахал руками.)

   В столовой слышны грузные шаги. Появляется Тараканов, вид у него внушительный. Клавдий в отчаянии; Квашнева кланяется вошедшему, потом руки у нее лезут в бока, и она оглядывается на Клавдия.

   Тараканов(сходит вниз). Вот и я…
   Квашнева. Здравствуй, родной мой, рассказать не могу, как я благодарна…
   Тараканов. Чего там… Ну, ну, ты чего тут натворил?
   Клавдий. Я ничего не натворил, ни в чем не виноват.
   Квашнева. Как не виноват?
   Тараканов. Разберу, не горячись. (Садится.) Садись, Маша… А ты постой там.
   Квашнева. Я чай, умаялся, Вадим Вадимыч? Ведь двадцать пять верст по таким дорогам. Потерпи, батюшка, дело важное, один ты и судья и расправщик…
   Тараканов. Ну?
   Квашнева. Письмо-то мое прочел? Нарочно я все отписала, чтобы рассудил по дороге. Скажи – тяжко это?..
   Тараканов. Тяжко…
   Квашнева. Как пожелаешь, батюшка, сейчас ли судить или когда дядья приедут?.. Подумай…
   Тараканов(думает). Капель… Квашнева. Нил, водки, скорей!

   Нил появляется с подносом.

   Тараканов(глядя но Нила). Отчего ты лохматый? Ни л. Меня, ваше высокородие, вот они причесали… Квашнева. За дело… Такой стал невежа… Поди вон.

   Нил уходит.

   Тараканов(молча поколыхался от смеха). Причесала.
   Квашнева. Такие дела, такие мерзкие дела, Вадим Вадимыч! В мемуары описать, ни за что не поверят… (Повернувшись к Клавдию.) Скажи на милость, Клавдий, женщина я или нет? Хотя бы я и не женщина была – все равно, я твоя тетка… (Тараканову.) А он по мне кулаками колотил, как по барабану…
   Клавдий. Неправда…
   Тараканов. Где же у тебя барабан?
   Квашнева. По всем местам колотил; мало ему показалось – отдал приказ – меня в комнату не пускать, ломать руки… Хорошо, что я догадалась – схватила Нилку сама – без рук бы осталась при своей рыхлости…
   Клавдий. И это неверно…
   Тараканов(Клавдию). Подойди! (Тараканов поднимается, наводя страх.) Сейчас, я тебя… (Ничего не сделав, садится.) Потом, отойди…

   Клавдий отходит.

   Квашнева. Все это, отец мой, терпимо… Одного не могу снести – вчера за ужином подали шампанское, пили за здоровье жениха и невесты, и вдруг такой пассаж… Девица-невеста в доме, а он, невзирая ни на что, эту шельму в кабинет привел…
   Клавдий. Эх – вы…
   Тараканов(Клавдию). Ты что… порядку не знаешь?
   Клавдий. Пусть до конца говорит, потом я…
   Квашнева. Видел? Ответить нечего… Уселся с этой дрянью, вот здесь чай пить, и то она, то он высунутым языком дразнят. Софьюшка до сих пор слезами ревет.
   Клавдий. У вас бред, Марья Уваровна.
   Квашнева. Это ты бредишь, у тебя и глаза мутные.
   Тараканов. Действительно, дело серьезное… Погодите тарантить… Разберусь, подумаю… Капель!
   Квашнева. Нил!
   Нил(входит с подносом). Дядья приехали… (Уходит.)
   Квашнева. Батюшки, где у меня Софья, – встретить некому… (Бежит к выходу.) Сейчас, сейчас! (Ушла.)
   Тараканов(Клавдию). Как же ты это… сдрейфил?
   Клавдий. Дядюшка, я никому не хочу зла; просто очень тяжело; жизнь вдруг стала важной и сложной, а заставляют жениться… Пожалейте меня, отпустите…
   Тараканов. Я холостой и ты холостой, нехорошо… ты в роду последний, над собой права не имеешь…
   Клавдий. Нет, имею…
   Тараканов. А я говорю – нет…

   Входят Носакин, Фока и Кобелев.

   Носакин. Ну вот – ехали, ехали и доехали… (Сыну.) Фока, улыбнись Вадиму Вадимычу. Как ваш желудок?
   Тараканов. С желудком швах. Что не заедешь?
   Носакин. Фоку не могу ни на минуту с глаз спустить… А везти к вам опасно…
   Тараканов. Привози, ничего… (Кобелеву.) Ну, а как ты?

   Носакин подходит к Клавдию.

   Кобелев. Я прямо с веялки, нашу управскую выписал, отлично работает… даже не успел помыться… Что – опять неприятности?
   Тараканов. Клавдия и Соньку на смычок… норову много; Квашнева одна не сладит.
   Кобелев. Та, та, та! Женить его, женить!.. (Наклоняется к уху.) А знаешь, из-за чего все это?
   Носакин(Клавдию). Что грустен, родной? Все думаешь?
   Клавдий. Все думаю.
   Носакин. Счастливые не думают. А ты ценишь ли свое счастье как надо?
   Клавдий. Я рад вас видеть…
   Носакин. Это что за новая мода… Откуда «вы». «Ты», кажется, всегда было. Ах ты забывчивый!
   Клавдий. Спасибо. Ты вникни… Я расскажу подробно… Началось это… Идем к окну… Идут. Клавдий рассказывает.
   Кобелев(Тараканову). Уверяю тебя – и ко мне заезжала… Страховой агент, и препикантна…
   Тараканов. Призвать надо… Погляжу. Пикантна, говоришь?
   Кобелев. Из-за чего бы Клавдий на стену полез?
   Тараканов. Да… Зря не полезет.
   Кобелев. Приезжает ко мне под вечер, дождик страшный; я ведь на холостом положении; думал, думал – оставил ночевать – а сам глаз не могу сомкнуть. Понимаешь, в ней есть что-то такое… Вышел со свечкой в коридор, дверь у нее отворена, она спит на кровати… Ну, чтобы ты сделал? Честное слово даю – не струсил, но вернулся… ведь я грязен, mon cher,^[6] как помазок, – весь день верчусь: то в амбары, то на скотный; послушал бы, как я с мужиками ругаюсь… Прибежал к себе, взялся вот так… и час проклял, когда управляющего прогнал… Ведь не брать же мне ванну среди ночи!
   Тараканов. Компрометируешь сословие, возьми управляющего…
   Кобелев. Ах, не расстраивай, mon cher.

   Входит Квашнева, ставит портрет к стене, здоровается.

   Носакин. Добрейшая Марья Уваровна, ручки, ручки, позвольте. А вот мой Фока.

   Фока кланяется.

   Квашнева. Какой балбес вырос.
   Фока(угрожающе). Папаша!
   Носакин. Молчи, терпи, Фока…
   Квашнева(Кобелеву). Ну, спасибо, спасибо, приехал.
   Кобелев. Прямо от веялки оторвали, матушка; не пеняй, если грязен.
   Квашнева. И верно. В бороде целый ворох… Ну, все равно, поцелуемся. Что жена?
   Кобелев. Телеграфирует из Парижа: «Сезон начался – вышли тысячу». А у меня хлеб не продан…
   Квашнева. И нипочем не высылай. Вернется.
   Кобелев. Сохрани бог…
   Тараканов. Капель!..
   Квашнева. Нил, водки! Господа, садитесь… Вадим Вадимыч, садитесь… Просила я вас приехать для того, чтобы рассудить меня с племянником моим, Клавдием Петровичем. Записки мои прочли, с делом ознакомились, жених перед вами, что думаете, говорите…
   Носакин. Я скажу… Клавдий мне растолковал. Я вот как рассуждаю: Софьюшка – Марьи Уваровны дочь, девица отменная, и я бы за счастье почел быть ее свекором… Ведь Фока мой – поглядите на него – учиться нипочем не хочет, только дерется со всеми да грубит, силы у него неестественно много. В Симбирске, например, повыдергал на бульваре все скамейки с корнем.
   Квашнева. Ты на другое сбился, Алексей Алексеевич, о Фоке не горюй, за него всякая дура пойдет…
   Носакин. То-то, что не всякая, страшен очень… Как ухватит предмет тяжелый, – так душа у меня вон со страху.
   Фока. Не срамите, папаша, я уйду.
   Носакин. Фока, сиди, пожалуйста; я вот к чему – думает и думает Фока мой о Софьюшке; сегодня, как узнал про ее обручение – ухватил угол на крыльце, да так все и своротил на сторону. Поэтому я рассудил – Клавдий, если отказывается, имеет резон, принимая в расчет наше с Фокой счастье. Бобылями ведь живем.
   Клавдий. Конечно… Не понимаю, чем я лучше Фоки? Если он так чувствительно любит, я не хочу мешать его счастью.
   Квашнева. Фоку боюсь и дочь за него не отдам… Разговор кончен.
   Тараканов. Резонно!
   Кобелев. Действительно, Алексей Алексеевич, ты немного не на ту тему. Я только что высказал Вадиму Вадимычу мое мнение. Так. Женщина, господа, должна быть равноправна – это труизм.^[7] Всеобщий конституционный строй, небывалый подъем техники, движение суфражисток…
   Квашнева. Понес!
   Кобелев. И цетера, и цетера…^[8] все в сумме ведет к тому, чтобы женщина высоко подняла знамя своих прав.
   Тараканов. Ты тово…
   Носакин. Говорит, как… на прошлом собрании плакали…
   Кобелев. Итак – мы имеем случай: девушка без средств, без имени, без положения, смело бросается в волны жизни. Кроме обычных препятствий, для нее возникает еще новое одно – это мужчины… Мужчина, который не верит, который подмигивает… который готов на всякий скверный анекдот…
   Квашнева. Батюшки, она и его околпачила… Да ты знаешь ли, что она страхует-то?
   Кобелев. Подождите, господа! Женщина – страховой агент, это сильно… При этом привлекательная, умна, молода… И вот, скучающий помещик, который не умеет сам себе изжарить яичницу, – он, встретив молодую, кипучую энергию, понятно и законно увлекается: она – откровение…
   Тараканов. Не таранти…
   Квашнева(Носакину на Кобелева). Как начнет говорить, так и потопит…
   Носакин. Соловей…
   Кобелев. С другой стороны, Марья Уваровна, вы простите меня, эта часть речи немного щекотлива…
   Квашнева. Уж ври до конца.
   Кобелев. Помня ваш дружеский совет о моей жене, позволяю себе быть откровенным. Господа, Сонечка еще дитя, но женщина…
   Квашнева. Как женщина? Кто тебе сказал?
   Кобелев. А, боже мой, я говорю о поле… И мы, господа, не знаем ее симпатий. Мы помним только, что этот брак желателен Марье Уваровне…
   Квашнева. Ошельмовал! Зачем же я тебя позвала тогда?
   Кобелев. Я не могу говорить, когда обостряются личные интересы… Мое резюме^[9] – спросите их, они вернее сами себя рассудят. (Сел.)
   Тараканов. Ты знаешь тово… неблагонадежный…
   Носакин. Ни к чему свел, вот всегда так…
   Клавдий. Теперь можно мне?
   Квашнева. Не позволяй, Вадим Вадимыч, я теперь должна обелиться.
   Тараканов. Сама позвала, не пеняй… Клавдий, скажи, да покороче…
   Кобелев(Носакину). Я всегда за молодежь.
   Носакин. Эх, молодежь. (На Фоку.) Вот она, молодежь, стоит – орясина!
   Фока. Папаша!
   Клавдий. У меня никогда не было секретов, но я молчал оттого, что жил до сегодняшнего дня как во сне. Сегодня совершилось необыкновенное – я проснулся…
   Тараканов. Это я, брат, каждый день делаю.
   Клавдий. Я полюбил женщину. Она отказалась от моей любви… Что будет – не знаю.
   Тараканов. Отказалась – и слава богу. Значит, дело просто.
   Клавдий. Это ничего не значит. Жить, как раньше, я не могу, я полюбил…
   Квашнева. Объясни ему, наконец, Вадим Вадимыч…
   Клавдий. Вы ее совсем не знаете, Марья Уваровна, и не вам… судить… Она необыкновенная…
   Кобелев. Я говорил…
   Клавдий. Ио все равно, кто бы ни была она… Я ждал ее всю жизнь. Она пришла, и я полюбил… Все изменилось, все стало прекрасным… Вы знаете чувство, когда проснешься в солнечное утро…
   Тараканов. Постой, постой… Как ты ее ждал? Ждут, брат, знакомых…
   Клавдий. У меня висел портрет, такой похожий, будто с нее и списан…
   Квашнева(бежит к портрету). Этого я и ждала, врешь ты, любезный друг. Портрет такой действительно есть, писан с его троюродной прабабки, Квашневой, с моей родной бабушки, и похож, как две капли, на дочь Софью.
   Клавдий. Неправда.
   Квашнева. А вот мы посмотрим, правда или неправда! (Показывает портрет.)
   Клавдий. Я плохо вижу, что с ним…
   Квашнева. То-то, что с ним? На кого похож? Ну?
   Носакин. Действительно, будто на кого-то похож.
   Клавдий. И то, и не то.
   Тараканов. Нос замазан…
   Квашнева. Какой нос, что нос, премилый нос…
   Клавдий. Не спал всю ночь и смутно вижу…
   Квашнева. Как хочешь глаза продирай, Софья, вылитая Софья. Господа, я его как стеклышко вижу. Клавдий против совести не пойдет. Вчера вечером Софья моя беседовала с Артамоном Красновским в саду, и нахал этот возьми да и облапь ее у Клавдия на глазах! А страховая-то эта, тоже видела, вылетела бомбой, шельма, на шею ему кинулась, и он ее в кабинет… Ну, а уж потом, с нашим-то благородством, – коли согрешил, так женись.
   Клавдий. Марья Уваровна, я очень сдержанный, но за себя не отвечаю. Не смейте так говорить про чистую женщину. {Наступает.)
   Квашнева. Ай, ай, ай! Озверел, держите его… (Отступает за кресло.)
   Клавдий. Все равно… Я не позволю… (Наступает.)
   Носакин(прячется за Фоку). Стой, не вертись, Фока…
   Кобелев. Моп cher, перестань, ты смешон.

   Клавдий доходит до Тараканова, который схватывает его и сажает в кресло.

   Тараканов. Садись…
   Клавдий. Дядюшка, мне нельзя мешать… Тараканов. Слушай мое решение. Марья, сходи за дочерью.

   Квашнева уходит.

   Кобелев. Простите, господа. Я уезжаю. Мне просто неприятны эти эксцессы… Вы как-нибудь разберетесь… Да, Клавдий, пожалуйста, передай этой барышне мою просьбу заехать в Отрадное, я хочу застраховать постройки. До свидания. (Уходит.)
   Тараканов(вдогонку). Ты, послушай, застрахуй в другом месте.
   Кобелев (в дверях). Что? не понимаю. (Прощается с вошедшею Квашневой и Сонечкой.)
   Квашнева. Уезжай, уезжай, батюшка, я на тебя сердита.
   Кобелев. Я только исполнил свой долг, Марья Уваровна. До свидания. (Ушел.)
   Носакин. Может быть, Вадим Вадимыч, и нам с Фокой уехать?
   Тараканов. Нельзя, Фока нужен.
   Квашнева. Вот моя дочь! Софьюшка, мы обсуждаем родственные дела, не стыдись, сядь…
   Сонечка. Мама!
   Квашнева. Молчи! (Берет портрет.) Глядите, вот портрет, а вот лицо.
   Носакин. Удивительно.
   Тараканов. Конечно, похожа. Гляди, Клавдий…
   Клавдий. Это обман!
   Тараканов. Так и постановим – Марье Уваровне верить, племянника моего Клавдия в расчет не принимать, а девицу Софью допросить – желает ли обрачиться. Вот. Уф! Нил… капель…

   Нил входит с подносом.

   Сонечка(вскакивая, ласкает Тараканова). Вадим Вадимыч, милый вы, хороший, вы добрый, пожалейте меня. Я сама ничего не смею. А мама заставляет замуж идти.
   Квашнева(хватает дочь). Не слушай ее, Вадим Вадимыч.
   Сонечка. Дядюшка, я не люблю его, я за другого хочу.
   Тараканов. Что, не слышу. (Тянет Сонечку к себе).
   Квашнева(тянет дочь к себе). А ты не слушай, а приказывай: она рехнулась.
   Сонечка. Я не рехнулась, но замуж я не пойду. Квашнева. Клавдий, иди сюда… (Стаскивает его с кресла.) Сюда, ближе… Проси прощения, поцелуй невесту и шабаш.
   Клавдий. Не хочу.
   Тараканов. Захочешь…
   Клавдий. Нет, не хочу…
   Тараканов. Ты мне говоришь?
   Клавдий. Вам, дядюшка, и всем.
   Носакин. Фока, видишь, гадкий пример.
   Тараканов. Да ведь я тебя заставлю…
   Клавдий. Заставить нельзя…
   Тараканов. Я тебя в амбар запру.
   Квашнева. Опомнись, Клавдий.
   Клавдий. Сонечка, откажись от меня, заяви твердо…
   Сонечка. Я бы сама рада, Клавдий, только ты не поддавайся.
   Тараканов. Коли вы так, Фока, сбегай в сад, приведи сюда страховую девицу…
   Клавдий. Вы не сделаете этого.
   Носакин. Фока, беги мелким горошком…

   Фока побежал.

   Клавдий. Фока, подожди…

   Фока стал.

   Боже мой, что говорить?

   На лестнице появляется живописец.

   Живописец. Эй, вы там, господа хорошие, деньги платить желаете?
   Квашнева. Уходи, уходи, кто тебя звал?
   Живописец. Звал меня желудок, требующий водки…
   Квашнева. Вот тебе деньги, убирайся…
   Тараканов. Ты кто такой?
   Живописец. Я живописец, а ты кто?
   Тараканов. Я?.. Я Тараканов.
   Живописец. А мне наплевать, что ты Тараканов.
   Тараканов(затопав ногами). Как ты смеешь спрашивать, кто я такой?
   Живописец. Ио, но, но! Ловко подмазал, ай да я, талантище! (Уходит.)
   Тараканов. Как он меня… Уж… как он меня…
   Клавдий. Так вы меня обманули… Значит, все – обман, обман… (Берет портрет, стирает замазанное.) Посмотрите, дядюшка. Вот она настоящая… Красавица…
   Тараканов. Эге…
   Клавдий. Я вам покажу, что это она… (Подбегает к окну.) Где-нибудь там в саду…
   Квашнева. Не беспокойся… вот она на балконе с Артамоном целуется.
   Носакин. Одно лицо…
   Тараканов. Хороша мордашка.
   Клавдий. Она… он с ней. За руки ее схватил… Что он делает… Негодяй… Он оскорбит… Ударила его… Так… Еще… Милая… Пустите…
   Тараканов. Шалишь!..
   Квашнева. Вадим Вадимыч, Фока, держите его… Убежит, не поймаем.
   Клавдий. Не смейте в моем доме… Отпустите меня… Я позову людей… Я вас выгоню…

   Фока бросается на Клавдия.

   Носакин. Ах, убьет! (Убегает.) Тараканов. Меня, старика, из дому гнать! Мальчишка! Подожди, умру, делай что хочешь… Кверху ногами ходи. А пока посиди под замком; Фока, тащи его в кабинет, под замок. Ах, затылок… Сейчас жила лопнет…
   Квашнева(Клавдию). Гляди, убили старика…
   Фока утаскивает Клавдия в кабинет, запирает.
   Сонечка. Мама, уйдемте… (Заплакала.) Квашнева. Идем, идем, Софьюшка. Уложу тебя и сама лягу.
   Ушли.
   Тараканов. Фока!

   Фока подбегает к нему.

   (Ему на ухо.) Беги на конюшню. Закладывай тройку… Немедленно девицу эту вези сам в Колывань… Там ждите меня… Понял?
   Фока. Понял… Вас обязательно дожидаться?
   Тараканов. Посмей не дождаться! Марш!

   Фока уходит.

   На этакую бабу всякий облизнется!

Занавес

Картина первая

Картина вторая

Действующие лица

   Анатолий Петрович (князь Вельский).
   Варвара Ивановна Долгова, его тетка.
   Илья Ильич Быков, ее воспитанник.
   Раиса Глебовна, невеста Быкова.
   Маша, Марья Семеновна Косарева, Касатка.
   Абрам Алексеевич Желтухин.
   Анна Аполлосовна, двоюродная тетка князя.
   Вера, ее дочь.
   Стивинский.
   Уранов.
   Дуняша, горничная.
   Панкрат, матрос.

   Первое действие в Петрограде; остальные – в имении Долговой и на Волге.

   Комната в гостинице. У карточного стола сидит князь. Уранов и Стивинский стоят на уходе. Напротив на диване сидит Маша и, подперев подбородок, смотрит на игроков. В комнате накурено, беспорядок, пустые бутылки, остатки еды.
 
   Князь. Господа, прошу вас, последний банк.
   Уранов. Говорю вам, хочу спать. Надоело.
   Стивинский. Действительно – шестой час. Хорош я буду завтра. Нет, как я буду завтра петь?
   Князь. Детское время. Я прикажу подать еще бутылку шампанского. В конце концов ужасно глупо – я совершенно проигрался. Для моего спокойствия хотя бы сядьте, и я промечу последний банк.
   Уранов. На орехи, что ли, будем играть. Эх, князь, ложитесь-ка спать лучше.
   Стивинский. У меня трещит лоб, трещит затылок, голова как пепельница с окурками. А голос – вы послушайте… (Берет ноту.) Это соль? Петушиный вопль. Я погиб!
   Князь. Прекрасный голос. Дивное соль. Запишем на мелок, я отдам. (Благородно.) Честное слово. Я вас прошу наконец… Маша, скажи им, чтобы они это… ну, как это… Я не могу заснуть, если не промечу.
   Маша. И не спи, никто не заплачет.
   Уранов. Денежки, денежки надо показать, тогда о чем угодно просить можно. Так уж на свете устроено.
   Князь. Ужасно неприятно.
   Уранов. Эх, князек… Сегодня я у вас выиграл, а вчера меня на бирже взяли за рога. Едва жив ушел. Все мы, как говорится, сегодня князь, а завтра мразь.
   Стивинский. Ну, я пошел. (Маше.) Касатка, красота моя, прощайте, богиня. Хотел бы я как-нибудь прийти, помузицировать, вспомнить старые времена.
   Маша. Подождите. (Идет к столу.) Алексей Иванович, ну? (Снимает с пальца кольцо.) Сколько стоит?

   Уранов подходит.

   Уранов. Вещица!
   Стивинский. Шикарная штучка. Какая вода!
   Маша. Сколько даешь, я спрашиваю?
   Князь. Моя милая, это последний ресурс.
   Уранов. Тысячу рублей дам, ей-богу, только что это вы.
   Маша. Тысячу за это кольцо? Все равно садись, мечи.
   Уранов. Идет. (Садится, берет карты.)

   Все стоят около.

   Маша. Король треф.
   Уранов. Идет. (Начинает класть карты направо-налево.)
   Князь. Подумать, что какой-то король треф сейчас распоряжается нашей судьбой.
   Стивинский. Вы любитель сильных ощущений, князь?
   Князь. О нет, я склонен к меланхолической и чистой жизни. Но, к сожалению, мне ничего больше не остается, как испытывать сильные ощущения.
   Маша(Уранову). Сдавайте расторопнее.
   Уранов. Сдаю, как умею.
   Стивинский. У него слишком толстые пальцы.
   Князь. Такое чувство, что эти пальцы шевелятся у меня в мозгу.
   Стивинский. Остались четыре карты.
   Князь. Вот случай!
   Уранов. В банке тысяча?
   Маша. Да, ва-банк!
   Уранов. Король треф бит.
   Маша. Бит! (Князю.) Король бит. (Уранову.) Иду на все. Десятка пик.
   Князь. Маша!
   Уранов. Идет. В банке две тысячи. (Мечет направо, налево.)
   Стивинский(Уранову). Ты, брат, паук, биржевик. А жаль кольца.
   Уранов. Бита.
   Маша. Бита!
   Стивинский. Бита!
   Князь. Не везет.
   Маша. В банке четыре тысячи… На все, хотите?
   Уранов. Ой ли?
   Князь(Маше). Ты сошла с ума!
   Маша. Пусти ты меня. (Уранову.) Мечи.
   Князь. Моя милая, в конце концов мне придется платить своей шкурой.
   Маша. Много дадут за твою шкуру. Своей расплачусь.
   Уранов. Идет, идет. Шкурка дорогая.
   Князь. Черт знает какая нелепость!
   Маша. Девятка червей.
   Стивинский. Резня!
   Князь(Стивинскому). В такие минуты я чувствую себя ужасно одиноким. Никогда не нужно отыгрываться. Это закон. Мы попали в роковую полосу. Два раза я выплывал, но на этот раз…
   Уранов. Бита! (Встает.) Игра кончена. (Надевает ко палец кольцо.) За вами семь тысчонок. Когда прикажете получить?
   Маша. Я не знаю… На днях… Когда-нибудь… Я отдам…
   Стивинский. Расскажи – никто не поверит.
   Уранов. А из чего платить будете? Милая дамочка, жалко, жалко мне вас. Марья Семеновна, на два слова.
   Маша. Да… вы о чем?
   Уранов. Пожалуйте в коридор или лучше всего ко мне в комнату. Сейчас и порешим, чтобы потом не было оглядки.
   Маша(слабо). Я не хочу.
   Стивинский(у стола проверяет карты.) Все верно. Удивительный случай.
   Маша(Уранову). Не могу. (Со слезами.) Отстань!.. (Князю.) Что же ты молчишь?
   Князь(Уранову). Вы, кажется, намерены простить мне долг? Ни за что! Карточный долг – долг чести. Я не плачу моему портному потому, что такого рода долги наказуемы государством. В душе я анархист, как это ни странно. Когда я еду занимать деньги, то даю себе честное слово не платить. Этим я протестую. Но долги за зеленым столом не подлежат охране закона, поэтому я их плачу. Этим я тоже протестую.
   Уранов. Когда прикажете получить?
   Князь. На днях.
   Уранов(вынимает вексель). Векселей нетрудно будет подписать?
   Князь. О, сколько угодно. (Садится, подписывает.)
   Стивинский(Маше). Что он вам предлагал?
   Маша. Ну, ясно что…
   Стивинский. Мужик!
   Уранов(прячет вексель). Вот так-то будет вернее. Я подожду. Ну, князь, не сердитесь, играли по чести. Прощайте, Марья Семеновна, ручку.
   Князь. Убирайтесь вон!
   Уранов. Благодарю за угощение. (Ушел.)
   Стивинский. Ну, князь, лапу.
   Князь. Что я хотел сказать, Стивинский?.. Да, кстати… у вас не найдется до четверга?
   Стивинский. Сам по трешницам стреляю.
   Князь. Впрочем, я так… (Провожает Стивинского до дверей. Возвращается. Приподнимает штору и замирает у окна.)

   Рассвет.

   Князь. Игра кончена.
   Маша. Один ты во всем виноват. Ах, дура я, дура… Год целый таскаюсь за ним, как мещанка. Какие предложения отклоняю. Отказываюсь от каких денег. До чего ты мне противен.
   Князь. На улице совсем светло и много народу. Идут по делам. Озабоченные. У всех есть хоть сколько-нибудь денег. У каждого дом и семья.
   Маша(сидя у пианино, положив подбородок на спинку стула). Побить тебя хочется.
   Князь. Этого ты сделать не посмеешь.
   Маша. Как еще посмею.
   Князь. В редких случаях я еще могу применить к тебе физическую силу. Но я для тебя неприкосновенен, абсолютно.
   Маша. Скука.
   Князь. Впереди целый пустой день. Моя кровь насыщена табаком и винными парами. Плохо, когда нельзя заснуть.
   Маша. Вечером отравлюсь.

   Входит Абрам Желтухин, сильно заспанный и в помятой одежде.

   Желтухин. Францюсский.
   Маша. Что?
   Желтухин. Францюсский.
   Князь(не оборачиваясь от окна). Что ты говоришь, Абрам?
   Желтухин. Францюсский жанр. Говорю, в комнате – францюсский жанр. (Потягивается.) Хорошо. А я всхрапнул часика четыре. Пить, а? Промочить есть чем, Касатка?
   Князь. Вон каменщики мостят улицу. Идет чухонка,^[10] несет молоко.
   Желтухин(Маше). Что с ним?
   Маша. Проигрались.
   Желтухин. Как, дотла?

   Маша кивает.

   Я в коридоре на Уранова наскочил, он тоже говорит – фю-ю!
   Князь. На этот раз мы погибли.
   Маша(несколько повышенно). Роковой конец.

   Пауза.

   Желтухин. Что же, спать будем или разговаривать? Спать, по-моему, неудобно как-то сейчас. А?
   Князь. В гостинице долг очень велик. По ресторанам тоже должны везде, кроме третьего разряда. Если переехать из этой гостиницы в другую, меня сейчас же арестуют.
   Желтухин. Да, здесь хорошая гостиница, отличная гостиница. Персидский бест.^[11] Все жулики здесь живут, шулера, спекулянты.
   Князь. Ты не забудь, – на моих плечах женщина.
   Желтухин. Что, Касатка, видно, покровителя надо искать?
   Маша. Не могу. Ненавижу мужчин. (Показывает на горло.) Вот у меня где клубок сидит.
   Князь. Этот шаг Марья Семеновна не повторит. Касатка стала порядочной женщиной. Я ее поднял. Если когда-нибудь мои дела поправятся, я на ней женюсь.
   Желтухин. Женишься!.. Ну, прямо золотые слова… Ты слышишь, Маша, он сказал, что женится, и я свидетель.
   Маша(князю). Что-то уж очень ты уверен. Смотри, как бы я сама тебя на улицу не выбросила.
   Желтухин. И не думай его бросать. По рукам пойдешь.
   Маша. Хуже не будет.
   Желтухин. Ну, уходи.
   Маша. Кабы не полюбила я этого… павлина…
   Желтухин. Оба вы нерьвастервики.
   Князь. Нужно говорить неврастеники. Если бы только заснуть и проспать весь день! Абрам, ты инженер, придумай что-нибудь.
   Желтухин. Во-первых, я бывший инженер, в настоящее время без практики. Но шулером я не был никогда, нет. Хотя несколько раз били, но зря. Надо мной тяготеет квипрокво.^[12]
   Князь. Какую-нибудь службу взять, должность.
   Желтухин. На всякой службе нужно работать как вол. И куда бы ты ни поступил – все равно жалованье твое пойдет судебному приставу.
   Князь. Ты прав. Биржевая игра?
   Желтухин. Облапошат.
   Князь. А как ты смотришь на такую идею – если отыграться в карты?
   Желтухин. Деньги нужны.
   Князь. Занять?
   Желтухин. Ну, займи…
   Князь. Да, конец. Безвыходно.
   Маша(негромко). Ненавижу вас обоих. Пустомели.
   Желтухин. Подожди, я все-таки подумаю. Во-первых, нельзя представить, чтобы мы пропали. Мы, в общем, превосходные люди, веселые, никого не обижаем. Почему же мы? Пускай другие пропадают.
   Князь. Клянусь тебе, я начну новую жизнь. Мне тридцать два года. Из них последние двенадцать лет я делал усилия создать новую, светлую жизнь. От этой мечты я не откажусь никогда. Подумай – моя карьера начиналась блестяще. В министерстве меня обожали. Одному швейцару я был должен восемьсот рублей. Но вот… Грустно вспомнить. Был день, когда все полетело вниз. Это был мой первый крупный проигрыш. Меня погубили рестораны, игорные дома и скачки. Но не женщины, нет. В моей жизни два начала: темное – это игра, и светлое – женщины. Любовь всегда очищает. Пока я способен волноваться, я еще не погиб. Женщины общества теперь мне недоступны. Увы, я слишком потрепан. Я порвал со светом. Теперь мой идеал – малютка, блондиночка, мещаночка, кроткое существо. Тюль на окне, герань, птички. Там покой, там блаженный сон, отдохновение от этих воробьиных ночей.
   Маша. Блондинка? Кто такая? (Идет к нему.)
   Желтухин. Маша, Касатка, брось, это он в идеале.
   Маша(князю). Нет! Как ее зовут? Ты мне в глаза гляди, когда тебя спрашивают. (Садится около.)
   Князь. Как ты бездарна. Какая ты femme.^[13] Маша. Фам! А пока у меня деньги были, – тебе черные волосы нравились. Блондинка! Сегодня же узнаю, какая у тебя милочка. Я ему верила. Весь год была верна. Ущипнуть себя никому не позволила. Да ты помнишь, – каким тебя в игорном доме подобрала? Худой, небритый, пиджачишко на нем коротенький. Стоит дрожит. «Мне, говорит, мадам, отчего-то все холодно». Влюбилась. Обстановку мою в сорок тысяч прожил. Драгоценности проиграл, две шубы продал, одну обезьяньего меха, другую на горностае, сверху жеребенок. Что же ты? Отвечай, хиздрик!^[14]
   Князь(Желтухину). Ты не находишь, что идет сильный дождь?
   Желтухин. Н-да, сквозит.
   Маша. Ненавижу. Я от тебя не отстану. Высохну, назло чахотку получу. У меня и теперь кровь горлом хлещет.
   Желтухин. Перестань чепуху говорить. Гадко. Князь. Маша, а когда мы сходились, помнишь, какие были слова? Маша. Какие слова?
   Князь. О чувствах, о возвышенном, чем сердце было полно. Помнишь наш первый романс? Маша, ты жестока. Касатка, ты слишком резко берешь. (Схватывает гитару.) Когда-нибудь поймешь, – я хотел только любви, но я малопрактичный человек. Желтухи н. Всегда до слез прошибет. Маша. Ничему не верю!
   Князь. Наш романс. (Запевает фальшивым голосом.)
   Маша. Перестань. Положи гитару. Мука моя! Не хочу, все равно не хочу я тебя!
   Желтухин. Эх, не так поешь. (Берет у князя гитару и поет тот же романс с большим чувством.) Огнями ресторан сиял, Румынская запела скрипка, И ты глядела в дымный зал С печальной, нежною улыбкой. Я подошел. О, будь со мной, Люби меня. Ты сжала руки. Какою дивною тоской Нам пела скрипка о разлуке. Забудь. Приди. Люби. Живи… И билось сердце странно, сладко… О, вспомни эту ночь любви, Красавица моя, Касатка…
   Маша. Господи… Господи…
   Князь. Да, в жизни есть красота.
   Желтухин(откладывает гитару). А все-таки положение у нас, братцы мои, перпендикулярное.
   Князь. Мы можем пойти по дворам и петь.
   Желтухин. Действительно. С попугаем билетики вытаскивать на счастье… Эх, Анатолий, Анатолий, голова у тебя фиником, никуда не годится. Нельзя ли нам уехать? Нет ли у тебя какой-нибудь завалящей тетки?
   Князь. Тетки? Да, у меня есть одна тетка. Она помещица.
   Желтухин. Помещица? Значит, живет в деревне, на всем готовом? Анатолий, едем к тетке! Пусть она нас покормит с недельку, ну, с месяц. Я сейчас в таком положении: как проснусь, так и думаю – все равно пропал, и уж весь день – никакой фантазии. Мне бы с недельку пожить спокойно, я бы вывернулся. Ей-богу, вывернусь и вас вытащу.
   Князь. Дай бог памяти, как ее зовут? Варвара Ивановна Долгова. Она всегда была большим чудаком. Добра и гостеприимна. Представь, все время старается поддерживать со мной переписку. Где-то валялось ее письмо, а я до сих пор не распечатал. Решил прочесть в светлую минуту… (Достает письмо.) Абрам, это прежде всего святая женщина!
   Желтухин. Ну, тогда нам к ней ехать нечего.
   Князь. Почему?
   Желтухин. Как же я вдруг приеду к святому человеку? Мне все время будет совестно.
   Князь. Ты можешь приехать несколько позже. Я тетушку приготовлю. (Идет к окошку, глядит на промозглую площадь, со вздохом опускается на диванчик.) Представь, живет в старом, наполовину запущенном доме, в нижнем этаже, где темно от кустов сирени и весь день кричат воробьи.
   Желтухин(растроганно). Птички… а!
   Князь. В комнатах пахнет шалфеем, некрашеные полы, киоты,^[15] ходят босые девки. По праздникам приезжают сонные помещики со своими помещицами. Пьют чай в саду, говорят о гусях, о какой-то пшенице или вспоминают прошлое, как дедушка женился на бабушке и какие были праздники и балы. А во втором этаже навалена пшеница, там бегают только мыши, грызут штофные диваны и старую библиотеку. Абрам, все это не так давно было моим родным. Как далеко, как безнадежно все это далеко! Какие там пекутся сладкие пирожки, какие засолы. Какие закаты за рекой! Деревенские песни. Вечером выйдешь в рожь, – пахнет медом, повиликой, булькают перепела, и чувствуешь, что душа без греха. Да.

   Маша заплакала.

   Там не бывает головной боли и отвращения ко всему. А? Ты о чем, Маша?
   Желтухин. Знаешь, Анатолий, ты все-таки свинья.
   Маша. Не поеду с тобой никуда.
   Князь. Почему? Вот каприз!
   Желтухин. Да, брат, она права отчасти.
   Маша. Нет охоты мне что-то со святыми женщинами разговаривать.
   Желтухин. Брось, Маша. Хочешь, побожусь, что его тетка, наверно, сама с прошлым.
   Князь. Абрам, будь корректнее!
   Маша. Действительно, его сиятельство вдруг привезет тетушке такой сюжет. Как она жива останется. Все рассолы у нее прокиснут. Из меня, дружок, никаким ветром греха не выдуешь.
   Желтухин. Фу ты, какая дура! Ну, не дура ли ты, говоришь пошлости.
   Маша(князю). Предатель, предатель самый последний!
   Князь. Tiens.^[16] Маша, я, кажется, ничего не сказал. Ну да, я вспомнил прошлое, на минуту забылся. Прости. Все же я никогда не переставал помнить, что из нас троих я… ну, как это сказать… самый миниатюрный в нравственном отношении. Я скажу тетушке, что ты моя жена. Надеюсь, господа, мы не будем много говорить о своем прошлом.
   Желтухин. Сохрани бог! Ты меня не узнаешь. Только насчет еды ты уж предупреди, что я сангвиник. Князь (успевший за это время пробежать письмо). Тетушка пишет, что у них готовится радостное событие – свадьба какой-то девицы Раисы Глебовны с Ильей Ильичом. Илья Ильич Быков – это ее воспитанник, управляет именьем.
   Желтухин. Вот как раз на свадьбу-то мы и приедем. Очень кстати. Анатолий, садись, пиши тетке.

   Князь присаживается.

   А ты, Машенька, с ним все-таки помягче, надо принять во внимание его происхождение. Как ты его ни мусоль, а все-таки – князь. Нет-нет, да и прорвется.
   Князь. Я пишу: «Ma tante,^[17] мы с женой и другом решили на короткое время посетить вашу усадьбу». Вот дальше как?
   Желтухин(осматривая пустые бутылки). Ну, это совсем не то. Подожди. (Уходит во внутреннюю дверь.)
   Князь. Мне все последнее время жилось очень нелегко. И, конечно, это не могло не отозваться на чувстве к тебе, Маша. Мы передохнем, осмотримся, а там можно начать новую жизнь. Почем я знаю, – меня могут назначить наконец земским начальником… В деревне все случается. У тебя будет положение, а не какое-то безвоздушное пространство в отеле.
   Маша. Хорошо. Ты меня просишь?
   Князь. Да, прошу.
   Маша. А зачем тебе, чтобы я поехала?
   Князь. То есть как зачем? Я не знаю. Какой глупый вопрос. Если я поеду один, то мы, значит, расстались! Это необыкновенно нелепо. Мы же любим друг друга. Не смотри, пожалуйста, на меня такими глазами.
   Маша. Я тебя не люблю.
   Князь. Неправда. Не верю. Ты говорила это мне сто раз. Зачем доводить отношения до такой остроты? И без того сердце готово остановиться. Маша, умоляю…
   Маша(серьезно). Я поеду с тобой. Мне деться сейчас некуда, сам понимаешь. Но что из этого выйдет, я не знаю. Если ты меня предашь, помни, я ни тебя, ни твоей тетки не пожалею. Я ведь мягка, покуда люблю хоть немножко, а выкину из сердца – ни жалости, ни стыда у меня нет.
   Князь. Ну да, ну да, ну да…
   Желтухин входит с бутылкой.
   Желтухин. Сунулся в шляпную картонку – и, разумеется, бутылка. (Откупоривает). Садись и пиши. Поймешь ты когда нибудь, что такое Желтухин?
   (Диктует.)

   «Незабвенная тетушка. Тоска по родным местам настолько подточила мой организм, что я сделался совершенно болен. Воспоминания детства не дают мне покоя. Город с его электричеством мне опротивел. Я хочу тишины и правды в кругу родных…»

   Князь (сквозь зубы). Ну, это слишком витиевато…
   Желтухин. Пиши. (Диктует.)

   «Дорогая тетушка, несколько недель, проведенных под вашим гостеприимным кровом, вдохнули бы в меня новую жизнь. Ах, тетушка, тетушка, сколько я выстрадал за эти двенадцать долгих лет! Я почти старик…»

   Князь(пишет). «…выстрадал за эти двенадцать долгих лет…»
   Желтухин(диктует). «Со мной приедет друг моей жизни, моя жена Марья Семеновна, с которой я в непродолжительном времени намерен сочетаться законным браком».

   Маша смеется, берет гитару и наигрывает.

   Ничего смешного не нахожу… «А также, с вашего позволения, приедет мой друг детства…»
   Князь. Позволь, какой же ты мне друг детства?
   Желтухин. Эх, какой ты, ей-богу. Без этого нельзя. Какой ты эгоист… (Диктует.) «Он человек странный, даже отталкивающий на первый взгляд, но добрая душа и не пьет». За это уж я ручаюсь… «Все животные имеют право на отдых, птицы вьют гнезда, лисы роют норы… Дорогая тетушка… жизнь тяжелая и даже нелепая штука (со слезами), и тем, кто бьется из последних сил, чувствуя, как с каждым днем все туже затягивается на шее петля…»

Медленный занавес

   Комната деревенского дома, служащая одновременно кабинетом и столовой. В глубине арка, за ней коридор, направо и налево и в самой глубине стеклянные двери в сад, залитый солнцем. Видны кусты цветущей зелени. Налево дверь в комнаты. У стола Илья Ильич Быков стоя пьет холодный чай. Раиса наклонилась над книгой.
 
   Илья. За эти три дня мы с тобой совсем не говорили. Такая суета. Хочется тебе сказать много, много серьезного, Раиса. Ты слушаешь меня?

   Она подтверждает, что слушает.

   Развлечения, праздность, весь этот шум привлекательны, быть может, конечно. Но мы должны со всей серьезностью отнестись к новому шагу… Послезавтра наша свадьба… Раиса?
   Раиса. Да, слушаю.
   Илья. Свадьба. Ты хорошенько уясни себе ее значение. Мы вместе росли детьми, шалили, мечтали. Да, да, все это было превосходно. И, наконец, настает день, когда должны быть насуплены брови. Это невесело. Мы должны рука об руку вступить в суровую жизнь… Это сознательный конец юности, глупым грезам…

   Голос его слегка дрожит.

   Раиса. Пожалуйста, Илья, закрой окошко, сквозит.
   Илья. Ради бога, Раиса, не думай, что я тебя упрекаю. Но приезд этого князька, бессонные ночи, пустопорожние разговоры – не вовремя… Посмотри на тетю Варю, она волнуется больше нас. Совсем измучена. В нас еще не сдержаны какие-то порывы, Раиса. Я хочу сказать – инстинкты.
   Раиса. О чем ты волнуешься, Илья?
   Илья. Я волнуюсь? Ни капельки.
   Раиса. Что-нибудь случилось?
   Илья. Я говорю, – возмутительно врываться в чужую жизнь накануне крупнейшего события.
   Раиса. А кто же ворвался? Ты сам читал письмо князя. Мы с тетей Варей над ним плакали.
   Илья. Ах, над чем вы с тетей Варей не плачете! Проревели весь день, когда вылупился четырехногий цыпленок.
   Раиса. Цыпленочек на четырех ногах жить не может. Конечно, его было жалко.
   Илья. А этого князя мне ничуть не жаль. Бездельник и пустой болтун.
   Раиса. Он хороший человек и очень несчастный.
   Илья. Скажите!..
   Раиса. Да.
   Илья. Вот, если хочешь, Марья Семеновна действительно достойна сожаления. Это сложная и глубоко страдающая натура.
   Раиса(поджав губы). Может быть.
   Илья. Ты что-то слишком поджимаешь губы, Раиса. Вообще мне до князей сейчас дела нет. Пусть тетка с ним и нянчится, как с писаной торбой. Я бы издал государственный закон против бездельников и шалопаев. Под ногами болтаются.

   Пауза.

   Ты что читаешь?
   Раиса. «Гигиену молодой женщины». Тетя Варя приказала прочесть эту книжку несколько раз подряд.
   Илья. Это очень полезное чтение, конечно. Вообще нам нужно побольше читать серьезных книг.
   Раиса(уныло). Будем читать.

   Голос тети Вари: «Ду-унь, Дуняша!», и голос Дуни: «Сича-ас».
   Они встали.

   А самовар холодный. (Бежит и в дверях сталкивается с тетей Варей.)
   Варвара. Раиса!
   Раиса. Тетя Варя!
   Варвара. Ты опять бегаешь!
   Раиса. Самовар надо подогреть.
   Варвара. Я тебе сто раз толковала: ты не имеешь права подвергать себя опасности – ломать ноги. Ты девчонка или невеста наконец? Ты совершенно не думаешь о своем организме. После свадьбы делай что хочешь, хоть на голове ходи.
   Раиса. Что вы, тетя Варя, я очень думаю о своем организме.
   Варвара. Ну, иди.

   Раиса уходит.

   Совсем обезножела. Ох, батюшки, дай-ка мне папироску. Хорошо ты смотришь за невестой, нечего сказать.
   Илья. Не могу я больше ей говорить: помни о почках, о каких-то там органах. Оставьте ее в покое. Она и так на меня второй день дуется.
   Варвара. Вот девчонка! О чем вы тут с нею говорили?
   Илья. О свадьбе.
   Варвара. Не чаю, когда эта свадьба пройдет. Уеду к дяде Григорию отдыхать на две недели. (Волнуясь.) Илья, конопляного масла нигде нет.
   Илья. Придется купить подсолнечного. Все равно рабочие жаловались, что конопляное масло прогорклое…
   Варвара. Делай что хочешь. Но подсолнечное пуд – шестнадцать с полтиной. Если мы разоримся, – не моя вина. Дунька!

   Бежит по коридору Д у н я ш а с ведрами.

   Дуняша. Чего вам?
   Варвара. Ты куда?
   Дуняша. Помои от молодых господ.
   Варвара. Ну и, наверно, расплескала их по всему коридору.
   Дуняша. Лопни глаза, ни капельки. (Скрывается.)
   Варвара. Проснулись, слава богу. Второй час. Что это такое? Чем они живы? Не ждала я таким увидеть Анатолия. Постарел, жалкий какой-то. Скажи мне, Илья, как мужчина, любит он ее?
   Илья. Князь – Марью Семеновну? Черт его знает.
   Варвара. Что ты говоришь? Ну, а она его?
   Илья. Не знаю.
   Варвара. А ведь он хочет на ней жениться.
   Илья. Да, обещал, но, кажется, не особенно торопится.
   Варвара. Кто она такая?
   Илья. Не знаю. (Берет скрипку.)
   Варвара. Она с прошлым, по-твоему?
   Илья. Да, я думаю, что она с прошлым. (Наигрывает.) Вообще Марья Семеновна странная женщина.
   Варвара. В самом деле, сыграй мое любимое.

   Илья начинает играть берсёз.^[18]

   Мне очень, очень жалко Анатолия. Он весь в тетку Анну Аполлосовну. Душевный мальчик. Я рада, что он вырвался наконец из этой столицы.
   Илья(играя). Ветчинный окорок в городе не достал. Придется обойтись без окорока.
   Варвара. К свадьбе я думаю заколоть индюка, того, что дерется.
   Илья. Можно заколоть индюка.
   Варвара. Они, оказывается, жили в гостинице и обедали по ресторанам. Какой же это желудок выдержит? Нет, ты подумай.
   Илья. Да… Странная женщина Марья Семеновна. (С этой минуты он начинает играть страстную арию.)
   Варвара. Что ты мне ни говори, а я чувствую, чувствую: у них страшная драма. Они что-то скрывают. Эта женщина ему не пара. Но, во всяком случае, наш долг сделать для Марьи Семеновны все возможное, если у них кончится катастрофой. (Прислушивается к музыке.) Илья, ты что?
   Илья. А что?
   Варвара. Что ты сейчас играл?
   Илья. Не знаю, право, задумался.
   Варвара. Поди-ка сюда.

   Он подходит.

   (Грозит пальцем.) Смотри у меня, Илья.
   Илья. Оставь, пожалуйста!
   Варвара. У тебя трудный характер. Помни, ты весь в отца. Я до сих пор иногда во сне вскрикиваю, как он придет на память. Вот какой был человек. Взглянет, бывало, своими глазами, так вся и обомрешь, даром что был простой кучер… А какие страсти! Какая буйная жизнь! И погиб-то он необыкновенно. Вывел ночью из конюшни племенного жеребца, пьяный вскочил на него, засвистал пронзительно и помчался куда глаза глядят. Проскакал десять верст, слышишь ты, и ринулся с обрыва в Волгу. Ужасно! Ему всего было мало.
   Илья. Во всяком случае, Раису я уважаю и люблю, и тебе не о чем беспокоиться.
   Варвара. Дай-то бог, дай-то бог. Все-таки ты поменьше бывай с этой-то… с черной.
   Илья. Мне не нравится этот разговор, тетя Варя. Ты слышишь, в высшей степени мне не по душе.
   Варвара. Фрр… Как петух индийский.

   Входят князь и Маша.

   Князь. Ma tante! С добрым утром.
   Варвара(целует его в лоб). Какое тебе, батюшка, утро. Скоро ночь на дворе.
   Маша. Здравствуйте.
   Варвара(целует Машу). Как спали, дорогие мои?
   Маша. Благодарю вас.
   Князь. Я спал как младенец. Просыпаюсь утром, и ни одной гадкой мысли. Здешний воздух делает чудеса. Не правда ли, Мари? Я давно не чувствовал в себе такого подъема духа.
   Маша. Воздух очень прекрасный.

   Д у н я ш а вносит самовар и уходит.

   Варвара. Вот и самовар: это по счету четвертый греем. Скушайте лепешек. Те ржаные, а вот из крупчатки. В Петербурге этого не пекут. Или уж такую подадут лепешку, что потом весь день животом валяешься.
   Маша. Благодарю вас.
   Князь. Ma tante…
   Варвара. Скажи по-человечески: тетка. А по-французски мне обидно. Недушевно как-то, – словно ты в меня репьем суешь. Ешь простоквашу. (Садится к самовару.)
   Князь. Тетушка, позвольте расцеловать ваши ручки. Боже ты мой, значит, есть еще в России добрые, бескорыстные, чистые люди. Я счастлив…
   Илья(набивает у камина трубку). Гм. У нас говорится: телячья радость по поводу свежего воздуха.
   Варвара. Илья!
   Илья. Я не сказал ничего обидного, тетя Варя.
   Варвара. Илья, ты невозможен! (Делает страшные глаза.) Он у меня бурелом. У Анатолия, очевидно, веские причины так радоваться.
   Князь. Ma foi!^[19] Тысячи причин. Ну вот. Выхожу из умывальной комнаты в коридор, вдруг скрипит дверь. Отвратительно, когда скрипят двери. Мне всегда в этом случае мерещится, что должен войти господин во фраке и сказать: «Не угодно ли вам заплатить по счету?» На этот раз вместо фрака появляется очаровательнейшее существо, ваша невеста, Илья Ильич. Боже мой! Ведь я в деревне, у тетки!
   Варвара. Тебе, Анатолий, хорошо пить отвар из ромашки с цитварным семенем.
   Князь. Благодарю. Далее, меня просто умиляет, до чего здесь все заняты каким-нибудь делом. Выглядываю в сад, смотрю: Илья Ильич тащит какой-то мешок, вы, тетушка, браните босую девку, собачка – и та сидит на цепи. И по траве, прямо по росе, босиком, ступая крошечными ножками, идет Раиса Глебовна с решетом крыжовника. Илья Ильич, вы счастливейший из людей!
   Маша(вскрикивает). Ай!
   Варвара. Что такое?
   Маша. Я обрезала руку.
   Илья (быстро подходя). Покажите. Глубоко?
   Маша. Нет, теперь не больно.
   Илья. Я говорил, чтобы не подавать на стол острых ножей. Для хлеба есть пила.
   Варвара(Илье). Пусти, пусти, батюшка, я сама завяжу.
   Илья. Положите йодоформу.
   Маша. Благодарю вас, мне совсем хорошо. (Внимательно глядит на Илью, садится на диван.)
   Князь. Мари, ты косолапа… Так какие же ваши планы после свадьбы, Илья Ильич? Едете за границу?

   Варвара у аптечного шкафчика.

   Илья. Зачем? Нам и здесь дела много.
   Варвара. Покос, рожь нужно жать, пахать пар.
   Князь. Пахать пар? Гм! Но молодой женщине захочется выезжать, показывать туалеты. Вы не боитесь, что она соскучится в такой глуши?
   Илья. Ну, на такой бы я не женился.
   Князь. Вы правы.
   Маша(внезапно). Илья Ильич, вы жили в Петербурге?
   Князь. Что? Что?
   Илья. Да, я там учился в лесной академии. Лет шесть тому назад.
   Варвара. И кончил с золотой медалью.
   Князь. Браво, браво.
   Маша(Илье). Гляжу, гляжу, – ей-богу, я вас видала.
   Князь(поспешно). Мари, у тебя плохая зрительная память… Бывает, что встретишь человека на улице, мельком, а потом и привяжется его лицо.
   Маша. В Аквариуме, конечно, бывали, в саду, где открытая сцена?
   Илья(с тревогой). Да… бывал… А что?
   Маша(смеется). Помните ученых попугаев? С хохолками.
   Илья. Попугаев?.. Боже мой!.. Ну?
   Маша. Каждый раз, когда попугаи кончали, музыка играла вальс и появлялась…
   Илья(вскрикивает). Касатка!! (Точно лишился языка, не отрываясь смотрит на Машу.)
   Варвара. Какая Касатка?
   Князь. Тетушка, вы представьте. Однажды Марья Семеновна, еще до нашего замужества, конечно, находилась в таком трудном материальном положении, что пришлось поступить на сцену, петь романсы. Всякий труд благороден, не правда ли? Что?
   Маша. Я не только романсы пела.
   Варвара. Чем же вы там еще занимались?
   Князь. Ну, дай бог памяти… Прыгала через обручи.
   Варвара. Через обручи прыгала?
   Князь. Работа тяжелая и очень почтенная, по крайней мере я так нахожу. (Отходит к окошку.)
   Варвара. Так вы акробатка?.. Господи помилуй!.. А уж я, простите, Марья Семеновна, чуть голову не свихнула, все думала, чем вы занимаетесь?
   Маша. Я, Варвара Ивановна, и прачкой была.
   Варвара. Прачкой?
   Маша. И горничной, и в магазине служила. Я сама деревенская, псковская.
   Варвара. Боже мой, боже мой!.. Князь. Мой друг, все-таки это не тема для беседы. У каждого из нас были ошибки…
   Варвара. А что это значит – Касатка?
   Пауза. Входит Раиса.
   Раиса. А я вас жду в саду. Здравствуйте, князь. (Маше.) Мы с вами виделись. Вода такая свежая, славная. Я купалась.
   Князь. Славная, свежая. Боже, какая молодость…
   Раиса(прикладывает ладони к щекам). Какие пустяки вы говорите.
   Варвара. Анатолий, ты не педагогичен.
   Илья(Маше, глухим голосом). У вас были светлые волосы, не правда ли…
   Маша(вспоминает). Да, раньше у меня были светлые волосы, как рожь.
   Князь(Раисе). Если вам не скучно со мной, позвольте предложить руку. Я стар и безопасен. Пойдемте рвать крыжовник.

   Раиса взглядывает на тетку.

   Варвара. Идите, идите.
   Раиса. Надо решето захватить.
   Князь. Решето! Боже мой!
   Маша(многозначительно). Анатолий!
   Князь. Что, Мари?
   Маша. Ты, может быть, забыл?
   Князь. Я забыл. Что? Важное? Не помню. (Легкомысленный жест.) Какая-нибудь чепуха.
   Маша(сквозь зубы). Иди, иди, голубчик…

   Князь уходит с Раисой.

   Варвара. Илюша… Марья Семеновна… Объясните же мне.
   Илья(не слушая ее, обращается к Маше.) Было особенно душно в этот вечер… После полуночи пошел дождь. Я все-таки дождался и побежал за автомобилем. Вы окатили меня грязью… Я упал.
   Маша. Я помню и другое. Каждый вечер…
   Илья. Я приходил каждый вечер глядеть на вас.
   Маша. Выхожу, бывало, петь. Смотрю, в публике глаза, черные, как угли. Горло перехватывало, так, бывало, испугаешься.
   Илья. Боялись моих глаз?
   Маша. Известно. С такими глазами жди беды.
   Варвара(берет Илью за руку). Друг мой, я уважаю всякое мужское прошлое. Это твой духовный опыт. Но сейчас, Илюша, будь благоразумен. Одолей свой характер. Марья Семеновна, надеюсь, поймет и сама поможет нам. Вели заложить дрожки, поезжай в луга.
   Илья(резко). Тетя Варя, я положил расходную книгу тебе на стол. (Хватает счеты.) Книга запущена.
   Варвара. Успею проверить, батюшка.
   Илья. Немедленно! (Отворяет боковую дверь.) До моей свадьбы должны быть проверены все счета.
   Варвара. Хорошо, хорошо. Ураган! Чистый бурелом! (Берет счеты, уходит.)

   Илья бросается в кресло, закрывает лицо.

   Илья. Это вы!.. Да… Ужасно!

   Пауза.

   Маша. И вспомнила я вас только сейчас! Когда руку обрезала, а вы подскочили. Ну и глаза. Еще страшнее стали, право.
   Илья. Зачем вы приехали?
   Маша. Ай-ай-ай! Я вот в цирке служила, помню, бросила раз в клетку львам зарезанного голубя. Так у них потом целую неделю глаза горели.
   Илья(вскакивает). Вам здесь нельзя оставаться, уезжайте!
   Маша. Куда же мы поедем? Мы проигрались. Мы такие несчастные.
   Илья. Я дам денег вашему князю.
   Маша. Не возьмет. Он благородный стал от здешнего воздуха.
   Илья. Я проиграю в карты две, три тысячи рублей.
   Маша. На неделю не хватит. Да и князь собирался прожить здесь до осени.
   Илья(ходит по комнате). Тот год в Петербурге навсегда погребен, отрезан, я не хочу вспоминать ни одной минуты прошлого. Вам-то лестно, конечно, припоминать, как одурелый идиот, мальчишка, пялил на вас глаза. Вы смеялись, когда я сорвался с автомобильной подножки, а должно быть, не слыхали, что я кричал вслед. Да, да. Вы были очень великолепны в горностаях и перьях. Как я вас ненавидел! О господи! Длинные эти белые ночи без сна, на железной кровати. Какие кошмары лезли в голову. Я неотступно жил в ваших комнатах. Моим воображением были пропитаны все ваши платья. Я пробирался за вами во все спальни, душил вас, молил пощады… Ужасно! Умирал у ваших ножек. Я их хорошо помню. Красные каблучки на туфельках. Раскаленными каблучками прямо в мозг… Никто, ни одна женщина не могла погасить моего воображения. Я знал, – гибну, гибну!.. И каждый вечер снова шел глядеть, как вы, надменная, порочная и все же потрясающая, пели фальшивым голоском все одну и ту же мерзость про какого-то старичка.
   Маша(взволнованно). Вы так меня… любили?
   Илья(с резким жестом). Тетка увезла меня… Она чуть с ума не сошла от моих писем. Я вылечился. (Кричит.) Я вас забыл… Вы понимаете?!

   Пауза.

   Маша. Забыть такую любовь?
   Илья. Я люблю мою невесту. Раиса чистая, достойная девушка. Мы все радуемся этому браку. Я счастлив, я больше ничего не хочу.

   Маша усмехается.

   Чему вы смеетесь?
   Маша. Вижу, что любите очень вашу невесту.
   Илья. И вот с этой минуты ни разу даже не позволю себе подумать ни об одной женщине, кроме Раисы.
   Маша. Наплачутся от вас женщины, Илья Ильич. Вот через таких-то и травятся и карьеру свою теряют. (Подходит к нему). И руки таким целуют. Каких-каких глупостей не наделает наша сестра.
   Илья(тихо). Вы слышали, что я сказал? Я на Раисе женюсь и любить ее буду.
   Маша. А меня?
   Илья. Марья Семеновна, не шутите.
   Маша. Вот видите, чуть было с вами про Анатолия не забыла. А он как меня любит, такой мягкий, нежный муж. А я, как бешеная, мучаю его, все хочу чего-то необыкновенного. (Показывает на окно.) Посмотрите, идут с вашей Раисой, не наговорятся. А ведь, правда, между ними какое-то сходство. Простите меня, Илья Ильич, и забудемте, что было. Идите-ка, я вас поцелую, родной мой. (Целует его в лоб.)
   Илья(отскакивает). Черт!
   Маша. Вы что? Укололись?
   Илья. Все, что я сказал, так и будет. Я так решил! (Быстро уходит.)
   Маша. «Я так решил!» Довольно глупо.

   Осторожно появляется тетка.

   Варвара. Ну, что?
   Маша. Ничего.
   Варвара. Я спрашиваю, – что Илюша? Успокоили вы его?
   Маша. Да. Я его успокоила.
   Варвара. Голова кругом идет. Накануне свадьбы такой камуфлет.^[20] Вас я не виню. Но, моя милая, надо постараться, чтобы Раиса не узнала. Вот откуда не ждали беды!
   Маша. Давно он любит ее?
   Варвара. Раису? С детства.
   Маша. Ну, тогда не страшно.
   Варвара. А что такое?
   Маша. Иду к себе волосы поправить. (Уходит.)
   Варвара. Какая странная. Характер. Ведьма, настоящая ведьма.

   Вбегает Д у н я ш а.

   Дуняша. Матушка барыня, пойдите-ка сюда.
   Варвара. Что еще такое?
   Дуняша (прикрывая рот, чтобы не засмеяться). Человек какой-то пришел с чемоданом. Толстущий… Вас спрашивают.
   Варвара. Что же ты смеешься? Какой еще человек? Где он?
   Дуняша. На черном крыльце.

   Тетка уходит. Дуняша прибирает стол. Появляются князь и Раиса с решетом крыжовника.

   Барышня, к нам барин какой-то пришел пешком.
   Раиса. Гость?
   Дуняша. Какой, там гость. Вихрястый. Пришел на кухню – кваску бы мне, говорит. Пять ковшиков выпил. Сопит. Сил нет. (Смеется.)
   Раиса. Убирайся, пожалуйста.

   Дуняша уходит.

   Князь. Вот ножницы.
   Раиса. Я вас научу. Видите с этой стороны хвостик?
   Князь. Изумительно! Хвостик?
   Раиса. Ну да, он так называется.
   Князь. Его нужно отрезать и затем крыжовник положить в рот.
   Раиса. Да нет же. На тарелку нужно положить для варенья. Вам бы только смеяться надо мной.
   Князь. Я не смеюсь.
   Раиса. А по-моему, вы считаете меня глупой.
   Князь. Мечтой. Мечтой, которая может сниться в жизни только раз, когда душа угасает, когда безнадежно и хочется отдыха, смерти. Тогда снится нежный и милый сон, точно кто-то протягивает руку, говорит: «Проснись. Светло…» Ну, да все это, конечно, неважно. Раиса. Вы очень несчастный?
   Князь. Я бы сказал, что мне было отпущено не особенно много счастливых дней. Не хватило достаточно уменья и ловкости устроить жизнь. А может быть, не хватало человека около меня, друга, девушки. Одно время у меня не было квартиры. Я ночевал в парке или на набережной, на каменной скамье. К счастью, стоял жаркий июль, и я не схватил простуды. Но было грустно. Простите, что я вспомнил об этом.
   Раиса. Какое там простите… (Отвернулась в слезах.)
   Князь. Раиса! Конечно, я – счастливчик. В общем – я эгоист. Из-за меня не стоит уронить даже слезинки.
   Раиса. Сок в глаза попал.
   Князь. Вот за эту минуту я готов спать всю жизнь где-нибудь на барже. Мне больше ничего, ничего не нужно! (Целует ей руку.)
   Раиса. Что вы! Ну, что вы!..

   Входит тетка.

   Варвара. Объясните мне, что это значит? Говорят, кто-то пришел… Батюшки! Раиса! Анатолий!
   Князь. Тетушка, мы стрижем хвосты.
   Варвара. Раиса, подай-ка мне мой мигрень-штифт. Ничего не понимаю, – какие хвосты?
   Князь. У крыжовника.
   Варвара. Нет, уж ты лучше оставь ее в покое.
   Князь. Тетушка! Я готов сию минуту уехать, если только вы подумали что-нибудь нехорошее. Ради бога.
   Раиса(подает мигрень-штифт). Тетя Варя, он такой милый! Мы решили друг друга звать брат и сестра. А вечером сговорились поехать на кордон, смотреть закат над Волгой. Можно?
   Князь. Это пока маленький секрет. Я бы не хотел брать с собой Мари. Она просто не любит природы.

   Маша появляется из сада и слушает, незамеченная.

   Раиса. Вот странно, как это не любить природы? Князь. Маша – прозаик. Она слишком тяжеловесна. Ей нужны чувства, которыми можно свалить быка.

   Маша кивает головой.

   Раиса. Ах, ах!
   Князь. Мила в обыденной жизни, но слишком самобытна.
   Раиса. У нас в епархиальном училище^[21] был пруд, полный-полный рыб. Бывало, сидишь у воды, и хочется чего-то необыкновенного, такого, такого… (Приложила руки к щекам.)
   Князь. О милая!.. Дитя!
   Варвара. Никуда вас не пущу. (Сморкается трубой.)

   Маша подходит.

   Маша(князю). Нам поговорить нужно. Князь. О чем? Мари, пожалуйста, поговорим завтра.
   Маша. Нет, я сейчас хочу поговорить.
   Князь(закрывает глаза). Слушаю.
   Варвара (сорвалась с кресла). Совсем позабыла. Сорочки тебе подвенечные принесли. Пойди примерь.
   Раиса. Какая скука, тетя Варя.
   Маша(князю). Ты все-таки меня предал.
   Князь(отпрянув). Мари!
   Маша. Как мне с тобой теперь поступить, я спрашиваю?
   Князь. Что за тон?
   Варвара (толкает Раису). Иди же ты. У них серьезное объяснение.
   Князь. Ты просто невоспитанна. Я и разговаривать не хочу.
   Маша. И я не хочу много с тобой говорить. (Ударяет его по щеке.)
   Раиса(кричит). Анатолий!
   Варвара. Стыдно!
   Князь. Маша! За что? Так больно!.. (Садится к столу, закрыв лицо.)
   Варвара. Как вы посмели? Моего племянника! Князя Вельского! Вы! Вы!

   Появляется Абрам Желтухин с гитарой и роняет чемодан.

   Желтухин. Здравствуйте.
   Маша. Абрам! Абрам! Я не могу больше! Увези меня!
   Желтухин. Так это я за этим шестнадцать верст пешком с чемоданом шел? А у вас тут опять мордобой!.. (Спохватившись, тетушке.) Виноват… Абрам Желтухин… Потомственный дворянин… Друг детства… (Расшаркивается.)

Занавес

   Там же. Утро. Большие двери в глубине раскрыты настежь, видна поляна сада с уходящей дорожкой и сельская церковка. В комнате накрытый стол. У стола стоит Желтухин. Из боковой двери высовывается Варвара.
 
   Варвара. Дуня, Дуняша!
   Желтухин. Я не стесню вас?
   Варвара. Вы, батюшка, присаживайтесь. Заморите червячка. До обеда еще далеко. Дуняша!
   Желтухин. От волнения как-то проголодался и, пожалуй, перекушу.

   Входит Дуняша.

   Варвара(Дуняше, подавая сюртук). Вот, пойди передай Илье Ильичу. Да не забудь сказать, что этот сюртук деда Михаилы Михайловича.
   Дуняша. Деда Михаилы Михайловича.
   Варвара. Подожди. Вот еще булавка в галстук. Эта, скажешь, булавка прабабки Аплечеевой. Иди. К жениху я и заходить боюсь. Вчера весь день пропадал на охоте. Дуняша говорит, вернулся поздно и ночью не спал.

   Дуняша, взяв одежду, уходит.

   Сейчас заперся наверху и не то бреется, не то так со зла чем-то скрипит. (В отчаянии.) Они с Анатолием ходили купаться, и я чувствую: что-то между ними произошло.
   Желтухин. Вот и опять упали духом, Варвара Ивановна. Ай-ай-ай! (Прижимает к груди вилку с куриной ножкой). Клянусь вам, все идет как по маслу. Все трения мною устранены. У супругов мир, а жених с невестой, как всегда перед венцом, чудят немного.
   Варвара. Не такой, не такой ждала я свадьбы. Захожу только что к Раисе, – сидит на постели, один чулок натянула, другой ногой болтает, и глаза шалые. Мать моя, говорю, бывало, раньше-то и дружки, и Сватьи, и крестная, вся большая родня около невесты хлопочет. Каждую вещь, и чулочек и подвязочку наденут ей с молитвой. А ты сидишь одна, как сова, надулась. (Взглянув в окно, всплескивает руками.) Смотрите, смотрите, бежит, – фата набоку! (Кричит.) Раиса, Раиса! Не смей ты бегать по траве! Вот девчонка-неслух! (Быстро уходит в сад.)
   Желтухин(опять присев и оглядывая стол). Подумайте, чего еще человеку нужно? (Выпивает и закусывает.)

   Входит Маша.

   Маша. Абрам, я должна говорить с Ильей Ильичом.
   Желтухин. Он бреется, к нему нельзя.
   Маша. Пойди позови его. Скажи – на минутку.
   Желтухин. Что ты, что ты, ангел мой! Хоть тресни, а не позову. После венца молодые сейчас же сядут на троечку, запылят и – до свидания. В свадебное путешествие вниз по Волге. Вообще ты успокойся. Скушай поросеночка.
   Маша. Да ты кем тут поставлен? Швейцаром тебя, что ли, наняли?
   Желтухин. Прежде всего я дворянин и порядочный человек и никакого безобразия в этом доме не допущу.
   Маша. Я же только минуточку поговорю. Мне нужно, нужно видеть его.
   Желтухин. Ей-богу, ты оставь Илью Ильича. Нас и так здесь едва терпят. Слышала, – нынче утром они с Анатолием, говорят, поругались. Маша. Знаю. Желтухин. Из-за чего?
   Маша. Вот поэтому-то я и хочу с ним говорить. Он не смеет мной распоряжаться. Абрам, весь день вчера я искала его. Зачем он бегает? Чего он боится? Разве я лезу к нему? Сейчас увидел меня в окошко, весь так и потемнел. Может быть, я ему сказать хочу, что мне до него и дела нет.
   Желтухин. Ты не пищи и не подпрыгивай. Выпей винца. Илья Ильич мужик и грубиян. На тебя и смотреть не хочет, и очень хорошо.
   Маша. Хочет он, хочет глядеть на меня! Не смеешь так говорить! И женится только со зла. Иди зови. Желтухин. Нет.
   Маша(ударяет по столу). С ума сойду! Желтухин. Тише. (Испуганно оглядывается.) Маша. Такая тоска, ночь у меня на душе! Желтухин (в ужасе). Марья! Да ты не влюбилась ли в него? Сохрани господи!
   Маша. Не знаю… Такого со мной еще не бывало. Места себе не нахожу. Ненавижу вас всех. Не бывать этой свадьбе! Я на дорогу лягу.
   Желтухин. Глупая, дикая баба.

   Входит Варвара.

   (Меняя тон.) Устрою свиданье, только молчи. (Громко.) Пойди выкупайся. (Толкает Машу к двери.) Поплавай, да подольше.

   Маша уходит.

   Вот, кстати, вы спрашивали, что такое Касатка? Это ее псевдоним.

   Варвара садится и закуривает.

   Скажем, если бы я решил пойти на сцену, то моя фамилия была бы не Желтухин, а Краснухин или Угар-Валдайский. С вашего позволения, съем еще и этого цыпленочка.
   Варвара. Кушайте на здоровье. Представьте, какое безобразие: на усадьбе все пьянешеньки.
   Желтухин. Зато цыпленок у вас – прямо необыкновенный цыпленок. Так и тает, шельмец. В общем, Марья Семеновна добрейшая женщина. А если и дерется иногда, то исключительно из доброты, чтобы словами не терзать. Конечно, и я в первую минуту был ошеломлен. Вхожу и вдруг – бац, бац по щекам. И где же? В дворянском доме, где даже простой мухе так, кажется, и скажешь: прошу вас, не приставайте ко мне, пожалуйста. Но Касатка в данном случае поступила очень тонко: одним ударом Анатолия с облаков – прямо на землю, и все по своим местам.
   Варвара. Так-то оно так, а все-таки…
   Желтухин. Главное – после венца молодых немедленно посадить в коляску и увезти куда-нибудь подальше.
   Варвара. Спасибо вам, батюшка. Я уж и тройку велела заложить. Ужасно у меня предчувствие гадкое.
   Желтухин(горячо). Варвара Ивановна, не будь нас здесь, ей-богу что-нибудь роковое могло случиться с вашим домом. Когда мы собирались сюда, я даже сон видел, будто ваш дом горит.
   Варвара. Сохрани бог, какие вы сны видите!
   Желтухин. И говорю Анатолию: едем, я фаталист. Мы принесем счастье, хотя сами и погибнем, быть может, да черт с нами! Виноват.
   Варвара. Золотой вы человек, Абрам Алексеевич. Скушайте поросенка.
   Желтухин. Не могу больше. Хотя поросеночка, пожалуй бы, съел. А когда-то и у меня была своя деревенька.
   Варвара. В какой губернии?
   Желтухин. Самарской.
   Варвара. Это не около ли Мелекеса?
   Желтухин. Так – в сторонке. Мы, Желтухины, выходцы из Литвы. Мой прадед был даже графом.
   Варвара. Скажите…

   Входит Илья, держа в руке сюртук.

   Илья. Тетя Варя, где бензин?
   Варвара. Сейчас, батюшка.
   Илья. Сюртук грязен и жмет под мышками.
   Варвара. Нет, Илюша, прошу тебя, будь в этом сюртучке. В нем венчались и дедушка и мой отец.
   Илья. Хорошо. Скоро все-таки меня поведут в церковь?
   Варвара. Сейчас, подожди немного. Присядь. Только есть тебе ничего нельзя. Не волнуйся. Возьми себя в руки.
   Илья. Оставь, пожалуйста. Я совершенно спокоен. (Садится и чистит бензином сюртук.)
   Желтухин. Счастливец. Красавец. Эх, черт, скинуть бы мне двадцать годков, показал бы я вам, как надо жениться.
   Илья. Вы, я вижу, здесь в роли капитана на погибающем корабле.
   Желтухин. Как-с? Я не совсем понял?
   Варвара(поспешно). Видишь ли, задержка за твоими шаферами. Ах, Илюша, как ты меня огорчил. Не пригласить на свадьбу дядю Григория! Его тетка и моя тетка обе – Ивашенцевы. От того Ивашенцева, что при Александре Первом на ручном медведе проехался.
   Желтухин. Как же, помню, помню.

   В глубине появляется Маша с полотенцем. Ее видит один только Илья.

   Илья(вскакивает, кричит). Это невыносимо! Я не могу больше ждать!
   Варвара. Скоро, скоро, батюшка.
   Илья. Я иду наверх, к себе. Когда ударят в колокол – спущусь. (Внезапно Желтухину). Скажите, Желтухин, этот ваш князь – порядочный человек?

   Маша скрывается.

   Варвара. Илья! Анатолий – двоюродный племянник Анны Аполлосовны.
   Желтухин. Редкой души человек.
   Илья. Это я знаю. А стрелять он умеет?
   Желтухин. То есть как стрелять?
   Илья. Из пистолета.
   Желтухин. Мух бьет на лету. Не верите?
   Илья. Передайте ему, что если он вообще не прохвост, то обязан сдержать свое слово. (Идет к двери.)
   Варвара. Какое слово? Что ты говоришь?
   Илья. Пожалуйста, тетя Варя, не трепыхайся. Мы разговаривали с твоим Анатолием в купальне, и я выяснил, что он забывает некоторые свои обещания. Вот и все. И вообще передайте ему, что не жениться до сих пор на Марье Семеновне неопрятно с его стороны. (Оборачивается в Зверях, с бешенством.) Если он сегодня же не перевенчается с Марьей Семеновной, я его убью. (Уходит.)
   Варвара. Как ты смеешь говорить при мне таким тоном! (Но Илья уже ушел, и она приступает к оробевшему Желтухину.) Нет, как это вам понравится?!
   Желтухин. Варвара Ивановна… Все к счастью.
   Варвара. Акробатка ваша во всем виновата! Она, может быть, несчастная женщина, но я в таком состоянии сейчас, что жалеть ее не могу-с. Есть устои, милостивый государь, которые шатать нельзя-с…
   Желтухин. Нам… дворянам, Варвара Ивановна, конечно, дико…

   Вбегает Д у н я ш а.

   Дуняша. Воейкина приехала, Анна Аполлосовна. Куда провести?
   Варвара. Ну, вот, наконец, посаженая мать приехала. Ты, глупая девка, наверно, сюда хотела ее вести. Проси в залу. Подожди, я сама. Убери объедки. (Спешит к дверям, сталкивается с князем.)
   Князь. Тетушка, какой грустный день.
   Варвара. Слушай, сударь, ты мне не позорь семейной чести.
   Князь. Ма tante!
   Варвара. Я тебе приказываю молчать, глаз не поднимать, покуда молодые не уехали. Понял?
   Князь. Слушаю-с.
   Варвара. Потом с тобой поговорим всерьез. (7/шла.)
   Желтухин(конфиденциально Дуняше). Что же, ты не говорила барыне?
   Дуняша. Говорила.
   Желтухин. Как же ты ей сказала?
   Дуняша. Как вы научили, так и сказала.
   Желтухин. Повтори-ка.
   Дуняша. Сказала: думается, мол, мне, матушка барыня, что приезжие господа нам к счастью.
   Желтухин. Так, так, так. Ну, а Варвара Ивановна что тебе ответила?
   Дуняша. Ничего не ответили. Задумались.
   Желтухин. Задумалась? На тебе еще полтинник. Смотри, постоянно ей повторяй.
   Дуняша. Ладно. (Уносит посуду).
   Желтухин. Волосы дыбом становятся!
   Князь(глядя в сад). Вот по этой дорожке она пройдет в последний раз. Трава еще не успела просохнуть и замочит подол ее платья и ножки. Ударит колокол, она наклонит голову, наденет кольцо. Через десять лет будет считать себя увядшей. Потом старость. Как все просто.
   Желтухин(дергает его). Анатолий.
   Князь. Да.
   Желтухин(ревет). Женись на Марье, тебе говорю.
   Князь. Оставь, Абрам, мне очень трудно сегодня.
   Желтухин. Ты хочешь, чтобы тебя пристрелили, как дурака? Женись, ну, хоть через неделю. Дай только всем честное слово, что женишься.
   Князь. Это нужно?
   Желтухин. То есть как это нужно? А твое обещание?
   Князь. Tiens!^[22]
   Желтухин(свирепо). Эти твои тьены ты брось. Посторонним людям – и то за тебя совестно. Бесчестный лгун!
   Князь. Я не могу простить Маше некоторых вещей.
   Желтухин. Будто она тебя мало била?
   Князь. Ты жалкий человек, Абрам. Над тобой слишком властен желудок. Шумишь, во все вмешиваешься… Ты, оказывается, дурно воспитан!
   Желтухин. Я дурно воспитан?
   Князь. Во всяком случае, не волнуйся. Сегодня мы уезжаем отсюда.
   Желтухин. Как?
   Князь. Да, все трое.
   Желтухин. Куда?
   Князь. Не знаю. Куда-нибудь.
   Желтухин. В ночлежку?
   Князь. Да, я думаю, что нам придется жить некоторое время в ночлежном доме.
   Желтухин(жалобно). Анатолий, что ты мне говоришь!
   Князь. Быть здесь свыше моих сил. Еще раз упасть и так разбиться. Мне слишком грустно, Абрам. В гостинице где-нибудь, в номере, будет легче пережить. Хотя стоит ли вообще переживать… Подвести итог самому себе, мужественно признать дефицит и закрыть лавочку.
   Желтухин. Хорошо! Кончено! Уехали! Голодаем! В кулак свистим! Так бы ты мне и сказал. Знаешь, как я к тебе отношусь? Тьфу! Выродок!

   В это время ударяет церковный колокол. Князь схватывает Желтухина.

   Князь. Ты слышишь? Дьячок начал читать часы. Это казнь! Абрам, я жалкий, бессильный выродок. Только что встретились мы с Раисой в саду. Я прочел в ее глазах решимость. Да, да. В ту минуту она была готова на все. Она ждала моего слова, знака. А я сказал шутку. Я не мог ей предложить самого себя. Не смею. Что может быть безобразнее? Я презираю себя.

   Входит Раиса в подвенечном платье. Она рассеянна, жалко улыбается, подходит к Желтухину.

   Раиса. Тетя Варя, уже звонят, пора.
   Желтухин(вздохнув). Это я, Желтухин. Вот, право, как это все так…

   Князь делает ему знак, он уходит в сад.

   Раиса(князю). Я хотела что-то сказать вам… Уже звонят. Батюшка запоздал на сенокосе. Нынче весной мы с тетей Варей несли свечи после двенадцати евангелий.^[23] Ночь была звездная, на дорожке хрустел снежок. Я поскользнулась и чуть не упала, а свеча погасла. Илюша много смеялся. (Вздохнув.) Вы верите в дурные приметы?
   Князь. Не знаю, Раиса, должно быть, верю. Раиса. Вот, Марья Семеновна руку обрезала. Я так и подумала – что-то случится. Невеселая наша свадьба, правда? Вашей жене здесь, должно быть, очень тоскливо. Вы уезжаете, и мы уедем сегодня. Прощайте, Анатолий. (Дрогнувшим голосом.) Прощайте. Князь. Прощайте.
   Раиса. Вы куда-нибудь далеко уезжаете? Князь. Да.
   Раиса. Вам не будет опять плохо жить? Князь. О нет, напротив.
   Раиса. Не понравилось у нас, я так и думала. Здесь такая глушь. Совсем деревенское захолустье. А мне всегда казалось, – лучше наших мест не найти. Я родилась вон в том домике, при церкви, а с двенадцати лет, после папиной смерти, живу у тети Вари. Илюша говорит, что сегодня кончилась моя юность. Конец глупым грезам. Правда это? Полкан, собака наша, увидел меня да как завыл. Как нехорошо. Князь. Раиса… Раиса (поспешно). Что? Что?
   Князь. Давеча в саду я оскорбил вас, Раиса. Дело в том, что я ничтожный и грешный человек. Раиса. Нет…
   Князь. Я выродок. Таких людей не принято пускать в порядочный дом. Раиса. Не верю вам.
   Князь. Я бывал нечист в карты. Я не платил долгов. Обманывал женщин. Ни разу не сделал усилия стать лучше. Все последнее время жил на средства Марьи Семеновны. Я никого не любил… Вот почему я снес эту пощечину. Я заслужил ее. Боже мой!.. Раиса!..

   Раиса заплакала.

   Раиса. Все равно мне вас жалко. Князь. Поймите, – этого не может быть. Этого не может быть!

   Входит Илья.

   Илья. Звонят. Ну, что же – пора идти. А где все?
   Раиса. В зале.
   Илья. Э, да ты плачешь. Послушайте, князь, вы и тут, кажется, поспели. Нажаловались. Ну и пошляк же вы, ваше сиятельство.
   Князь(тихо). Вы раздражены и не правы.
   Раиса(Илье, дрожащим голосом). Если ты сию минуту не попросишь у него прощения, – мы рассоримся.
   Илья. Это еще откуда гром загремел? Я должен извиняться? Не узнаю тебя, моя милая.
   Раиса. Я тоже тебя не узнаю, Илья.
   Илья. Да ты книжек, что ли, каких-нибудь начиталась? Что такое? Откуда?
   Раиса. Да, я слишком много читала глупых книг. (Швыряет со стола несколько томов.) Читай сам, пожалуйста.
   Илья. Раиса, ты с ума сошла!
   Раиса(дрожащим голосом, закрыв глаза). Я не люблю тебя больше. Ты грубый, тупой, бессердечный, упрямый человек…
   Илья. Чепуха!.. (Вытирает лоб.) Дурацкие бредни. Ты отлично понимаешь, что мы должны… (Кричит.) Может быть, и мне в горле застряла эта свадьба. Я же молчу. (Внезапно.) Раиса, ты влюблена? Что? Ну, отвечай… Да?

   Раиса молчит, стиснув зубы.

   Князь. Оставьте ее.
   Илья. Уйди.
   Князь. Не мучайте ее.
   Илья. Уйди, говорю.
   Раиса. Уйди сам, уйди сам.
   Князь(берет его за плечи). Вы сильный и мужественный. Будьте же честным.
   Илья(освобождается). Я ведь в самом деле тебя убью…
   Раиса. Не смеешь! Боже мой, как глупо!

   Появляется Маша. Илья мгновенно утихает и глядит на Касатку

   Маша. Звонят. (Илье.) Что глядите? Я вас не съем. Илья. Вообще какого черта! Маша (протягивает руку). Нате.
   Илья. Что это?
   Маша. Должно быть, вы обронили.
   Илья. Я ничего не терял.
   Маша. Булавка из галстука. Возьмите.

   Он протягивает руку. Она быстро и крепко сжимает ее.

   Илья(тихо). Пустите мою руку.
   Маша(тихо). Больно?
   Илья. Да.
   Маша(тихо, взволнованно). Зачем?.. Зачем?..
   Илья(вырывает руку). Благодарю вас.

   Маша делает жест отчаяния, он платком вытирает кровь на руке и идет к выходу, где появляются Варвара, Анна Аполлосовна и Верочка.

   Варвара(Илье). Куда? Нет, не пущу.
   Анна. Раиса, здравствуй, душа моя. Венчаться надумали? Повенчаем. Дело простое… Анатолий! Сударь мой, здравствуй. (Обнимает его.)
   Варвара(Илье). Девки из деревни пришли, хотят славить. Как ты думаешь, хватит у нас водки?

   Она подходит с Ильей к шкафу и меряет водку в четверти. Вера целуется с Раисой. Маша отходит в глубину за камин.

   Анна(выпустив князя из объятий). Не узнал старую тетку Анну Аполлосовну?
   Князь. Что вы, тетя Анна! Конечно, узнал. Вы мало изменились.
   Анна (хохочет мужским басом). Разодолжил! Подарил рублем! Да я, отец мой, совсем старая стала, и мясов прибавилось вдвое. (Хохочет.) На прошлой неделе произошел даже от этого неприятный пассаж: ехали мы с дядей Григорием в его коляске, той, что на круглых рессорах. И вдруг в колдыбашине, помнишь, за поворотом из рощи есть у меня рытвина, коляску тряхнуло, и обе рессоры пополам. (Хохочет.) Ну, ведь и дядя Григорий не легок стал. Ты к нему непременно съезди, поклонись. Он тебя любит. Нехорошо, нехорошо родных забывать, племянник. Что же ты мне про себя не рассказываешь? Чай, поди по министерству пошел? Лицо у тебя какое-то озабоченное.
   Князь. Нет, тетя Анна, я не служу.
   Анна. Ну, и это тоже хорошо, греха меньше. А то нынче все в дела кинулись. Помещика нашего. Бабкина, помнишь? Пошел служить и проворовался… Женат?
   Князь. Нет, тетушка.
   Анна(взглянув на Касатку.) Слышала, слышала про твои проказы. У нас в уезде тетку Варвару никто, конечно, всерьез не принимает. У нее всегда кунсткамера в дому. Либо воспитывает кого, либо спасает. Мой совет, подумай хорошенько, раньше чем жениться на твоей Жульете. А лучше всего совсем не женись.
   Князь. Благодарю вас, тетушка, за совет.
   Анна. Что же я тебя с Верочкой не познакомлю? Вера.
   Вера перестает шептаться с Раисой и подходит.
   Вера. Да, мама.
   Анна. Познакомься, да поцелуй его: родственник.
   Князь. Очень рад увидеть вас, кузина.
   Анна(хлопнув дочь по спине). Она у меня, разумеется, «стремится». А я еще по старине: замуж выйдешь, милая моя, тогда и стремись, хоть на луну. (Отходит к Илье.) Ну, а ты, жених, что нос повесил? Угости-ка меня табаком. Крепкий, наверно, куришь?
   Илья. Крепкий.
   Вера(князю, шепотом). Раиса мне все рассказала. Какая трагедия. Она только тети Вари боится, иначе бы давно покончила с собой. Но, если вы скажете хоть одно слово, она не пойдет под венец.
   Князь(с тихим отчаянием). Зачем вы говорите мне?!
   Вера. Вам надо подойти к Илюше, нанести ему оскорбление перчаткой по лицу и вызвать на дуэль.
   Князь. Не понимаю…
   Вера. Произойдет страшный скандал, тетя Варя упадет в обморок, у мамы разболится ишиас, и батюшка откажет венчать. А вы тем временем будете стреляться. Господи, сделайте так, пожалуйста.
   Князь. Благодарю вас за лестное мнение обо мне, кузина. К сожалению, я лишен права носить рыцарские шпоры.
   Вера. Все равно, это будет страшно интересно.

   Вбегает Д у н я ш а.

   Дуняша. Обедня началась. Батюшка беспременно велел всем идти в церковь.
   Варвара. Ну, слава богу!
   Дуняша. Барыня, еще барин Желтухин велел вам сказать, что приезжие господа нам к счастью…
   Варвара. Ах, оставь, пожалуйста, весь день лезешь ко мне со своими глупостями.
   Дуняша. Виновата. (Уходит.)
   Варвара. Ну, дети мои, Раиса, Илюша. Что бишь хотела вам сказать в напутствие? Много что-то сочинила ночью, да голова дырявая стала. Присядемте. (Вынимает бумагу.)

   Все присаживаются.

   Вот тут завещание. Я уж вам говорила. Свадебный подарок. Половину имения отказываю Раисе, а другую половину – Илье. А я у вас так буду жить, завалящей старушонкой, покуда ноги не протяну… Да, вот еще вам на дорогу, каждому по триста рублей. (Дает деньги в конвертах.)
   Раиса. Тетя Варя, милая…
   Илья. Тетушка… (Целует ее.)
   Варвара. Ну, ну, перестаньте благодарить. Не люблю. (Указывает в сад.) Вот пойдете вы этой дорожкой, она будто и коротка, а путь по ней дальний, и преград много, а еще больше соблазнов.
   Анна. Много, много соблазнов. Хорошо говоришь, Варвара.
   Варвара. Но соблазны не страшны. Напротив. Одно только нужно: в чувстве своем быть честным и верным. Любишь – не стыдись, люби во всю мочь, а разлюбил – так и скажи.
   Маша(громко). Вот это верно! Анна. Что? Что такое? Илья. Идем!
   Варвара. Гм… гм… Ну, пойдемте, друзья… Анна. Раиса, дай-ка мне руку, дитя мое. (Дочери.) Подальше от этой женщины. Да не забудь оторвать у невесты кусок фаты.
   Вера. Очень нужно. Такой брак, фи! (Уходит.) Варвара. Илюша, а ты мне дай руку. Илья. Тетушка, я лучше пойду сам. Варвара. Тогда, Анатолий, дружок мой, возьми-ка меня. Ноги что-то ослабли…

   Все направляются к выходу.

   Марья Семеновна, а вы что же?
   Маша. Я не пойду в церковь.
   Варвара. Воля ваша.
   Анна. Так-то и лучше, без посторонних.

   Все уходят. Маша берет гитару, трогает струны. Появляется Желтухин.

   Желтухин. А я в церковь иду.
   Маша. Иди.
   Желтухин. Ладана боишься? Ведьма! Что – сорвала свадьбу? А я после венца перед тетушкой на колени встану… И мне не стыдно. Стану и разревусь. Да-с. Пойди-ка такого выгони на ветер.
   Маша. Пошел вон! (Берет несколько аккордов. Затем облокачивается и плачет.)

   Желтухин исчезает.

   Люблю, люблю, люблю…

   Пауза. Появляется Илья.

   (Вскрикивает.) Пришел?!
   Илья(сильно вздрогнув). На одну минуту. (Подходит.) Во всей жизни нашлась только одна минута… Это ужасно… Чудовищно… Но ведь жжет меня… Касатка, прощай! (Пытается ее обнять.)

   Она резко отстраняется.

   Маша. Я закричу на весь дом.
   Илья. Почему?
   Маша. Прошла охота.
   Илья. Но ты нарочно ждала меня?
   Маша. Ждала.
   Илья. Знала, что приду?
   Маша. Знала.
   Илья. Так что же тебе? Эта минута, быть может, больше всей моей жизни.
   Маша. А мне теперь дела нет до твоей жизни. Пропади ты с невестами, с тетками… Тоже – сокровище подарил, минутку. Что, я на ней верхом стану скакать? Да мне теперь и всего-то тебя не надо. Много возни с таким.
   Илья. Я не уйду.
   Маша. Вот и хорошо. Давай в шашки играть.
   Илья. Не мучай меня.
   Маша. Очень нравлюсь?
   Илья. Тебе нужно, чтобы я оказался подлецом?
   Маша. Вот сейчас совсем обижусь. Иди, дружок, венчайся хоть со всей деревней. Чересчур ты ни в чем невиноватый. Пресный.
   Илья. Маша, что мне делать?
   Маша. Идемте в церковь, и на «ты» больше не разговаривать. Скоро я сама стану княгиня. Тогда никто не посмеет выпрашивать минутку. (Берет его под руку.) Погибшее создание, видно? Смириться мне нужно? А я на солнышке отогрелась и вдруг подумала, что и меня можно полюбить на всю жизнь…

   Илья обхватывает ее и целует.

   Целуйте… Все равно. Бог с вами. Люблю.
   Илья. Подожди. Подожди, Маша… (Глядит ей в лицо.) Милая!.. Маша! (Внезапно.) Едем!
   Маша. Куда?
   Илья. Не знаю. Едем! Все равно.
   Маша. С ума сошел!
   Илья (торопливым страстным шепотом). Тройка запряжена… в каретнике… я сам приказал… трехлетки… как ветер…
   Маша. Что ты!.. Что ты!.. Раиса?
   Илья. Плевать! Ничего не бери с собой… только плед… Мы пробежим через вишенник… Сюда идут… скорее!
   Маша. Боюсь!

   Илья схватывает ее на руки.

   Пусти!
   Илья. Молчи, молчи!.. (Несет ее к выходной двери).
   Маша. Илья! Илюша! Любовь моя! Радость!..

   Илья с Машей на руках скрывается. Из сада появляется Желтухин.

   Желтухин. Илья Ильич, вас ждут, Илья Ильич!.. Маша! Машенька!.. Эй, господа, куда же вы?.. Батюшки светы!.. (Стучится в дверь.) Марья Семеновна, послушайте так, право, неудобно. (Прислушивается.)

   В это время за окном проносится с бешеным топотом и звоном тройка.

   Увез! Увез! Держите его! Разбойник! (С этими словами бросается к выходу.)

   За сценой гул голосов, женский крик и, когда занавес опускается, слышен набат.

Занавес

   Маленькая пристань на Волге. Горит керосиновый фонарь. В темной воде отражаются звезды. Громко щелкают соловьи на берегу. На мешках спит Касатка. Сбоку выходят Илья и матрос Панкрат, который почесывается. Он бос и без шапки.
 
   Илья. Когда же придет пароход, я спрашиваю?
   Панкрат. Пароходу скоро надо быть. (Плюет в воду.) Через три четверти часа.
   Илья. Ты эти три четверти часа брось. Говори прямо, на сколько опоздание?
   Панкрат. Депеши не было, мы не знаем. (Уверенно.) Пароход обязательно сидит на мели.
   Илья. Ну, а пароход снизу?
   Панкрат. Да они в одно время приходят.
   Илья. Почему же и его нет до сих пор?
   Панкрат. Тоже, чай, на мель залез. Разве здесь мыслимо проехать? Перекаты.
   Илья. Что же нам теперь делать?
   Панкрат. Светать скоро начнет. Соловей шибко запел. Это он непременно к дождю. Али так поет, кто его знает. Беда, много соловья в тех кустах.
   Илья. Свежо. Ветерок поднялся. (Пледом прикрывает ноги Маше.)

   Она просыпается.

   Маша. Илья, милый…
   Илья. Парохода все еще нет.
   Маша. Мне снилось сейчас… Ах, как странно.
   Илья. Что снилось тебе?
   Маша. Заснула на этих мешках, – кажется, так сладко никогда не спала. (Кладет руки Илье на плечи.) Тихо. Вода плещется… Кто это щелкает?
   Илья. Соловьи.
   Маша. Ну да.
   Панкрат. Чаю не желаете? Чайник все равно буду кипятить.
   Илья. Хорошо. Да. Пойди вскипяти.

   Панкрат уходит.

   Маша. Илья, такой ночи не было в моей жизни.
   Илья. Тебе не сыро?
   Маша. Нет. Знаешь, что мне снилось? Будто я лежу в поле, и я – простая, деревенская, какая была давно. В темноте в поле – шаги и никого не видно. А я все-таки знаю, что идешь ты. Вот и весь сон.
   Илья. Да, да, пришел к тебе… навсегда.
   Маша. Илья, никому тебя не отдам. Но мне что-то грустно… Должно быть, от счастья… Прости меня, Илья, только мне все кажется, что мне не за что такое счастье. (Вздохнув.) Ночь-то, ночь, хоть бы и не кончалась. Я люблю тебя, знаешь как? Всей душой… всей кровью люблю…
   Илья(целует ее). Люблю всей кровью. (Целует.) У тебя светятся глаза. Волшебное, дивное лицо.
   Маша. Долго ты будешь любить меня?
   Илья. Маша!
   Маша. По моему расчету, два года. Разве я такая, чтобы меня любить всю жизнь?

   Входит Панкрат.

   Панкрат. Чайник вскипел.
   Илья. Хорошо, хорошо, мы сейчас придем.
   Панкрат. Чай, сахар чей будет, ваш или своего заварить?
   Илья. Маша, пойдем лучше на берег.
   Маша. Пойдем.
   Панкрат. С кормы сходите прямо на песок. А то тут грязища. (Идет за ними по мосткам до берега.)
   Илья(с досадой). Знаем.

   Он и Маша уходят направо.

   Панкрат. Какой сердитый. Тоже не велика птица – соловей…

   Появляется Желтухин с гитарой и чемоданом.

   Желтухин(подойдя и опуская вещи). Как звать-то?
   Панкрат. Панкратом.
   Желтухин. Скоро будет пароход?
   Панкрат(сплевывает). Через три четверти часа.
   Желтухин. Вот, братец ты мой, какие дела. Уезжаю.
   Панкрат. Далеко?
   Желтухин. За границу.
   Панкрат. Не понравилось?
   Желтухин. Так как-то… Не душевно. Скучно. Дороги ужасно пыльные. И люди какие-то дикие у вас. Удивительно некультурно. Глушь!
   Панкрат. За границей, что говорить, легче.
   Желтухин. Не останавливаясь ни в одной из европейских столиц, проеду прямо в Монте-Карло. Видишь чемодан? Мой приятель наиграл его полный денег, триста с чем-то тысяч в одну ночь. А чемодан потом мне подарил. И везде у них асфальтовые дороги, автомобили, кафе на каждом повороте. Сигара стоит три копейки самая лучшая.
   Панкрат(с сомнением). Вы кто же – рюсский?
   Желтухин. Русский дворянин. А что, на пароходе имеется четвертый класс?
   Панкрат. На товарных бывает четвертый класс.
   Желтухин. У меня вот тут поросеночек с собой да баранья ножка. Кабы водочки, а?
   Панкрат. Где ее достать! Сами бьемся.
   Желтухин(душевно). Я бы выпил, Панкрат.
   Панкрат. Ну уж, идемте.

   Они идут налево, в это время слышен колокольчик.

   Желтухин. Подожди. А вдруг это Варвара Ивановна едет? За мной. Одумалась. Панкрат?
   Панкрат. Все может быть.

   Колокольчик ближе и голос: «Тпрру».

   Желтухин. Необыкновенная женщина, но крута. Я даже руками развел – кремень.

   Появляется Варвара.

   Варвара(Желтухину). Вы что же это – пешком ушли? Я, кажется, могла бы дать лошадь.
   Желтухин. Ей-богу, как-то не сообразил, Варвара Ивановна…
   Варвара. Думаю, что вы тоже это назло мне сделали, для сраму.
   Желтухин. И в мыслях не было, Варвара Ивановна…
   Варвара (трясет головой). Стыдно, очень стыдно. (Панкрату.) Кто-нибудь еще дожидается здесь парохода, кроме него?
   Панкрат. Дожидаются.
   Варвара. Кто же? Может быть, Илья Ильич?
   Панкрат. Он самый.
   Варвара(Желтухину). Вот видите, я же говорила, что они здесь… (Панкрату.) Где Илья Ильич?
   Панкрат. На берегу.
   Варвара. Где же?
   Панкрат. Вот, поправее тех кустов, там, надо быть, он и находится.
   Варвара. Вон у тех кустов?
   Панкрат. Это не кусты, это телеги стоят, а полевее чуть, там кусты.
   Варвара (с волнением и надеждой). Один?
   Панкрат(плюнув). С женщиной.
   Варвара. С женщиной? Ну хорошо. (Уходит направо.)
   Желтухин. Происшествие вышло у нас в высшей степени неприятное, но надо посмотреть философски, с птичьего полета. Может быть, все это к счастью? А как я сказал ей, Панкрат, это слово… Боже ты мой!.. Вспомнить жутко… Я в купальне спрятался. И, знаешь, сижу там, гляжу на воду, тихо, птички летают, а у меня слезы прямо градом. Опять город, опять номера, бильярды, времяпрепровождение!.. Не те года мои, Панкрат!
   Панкрат. Вам самое подходящее – к ней на хлеба. Спокойно.
   Желтухин. Я и по хозяйству могу распорядиться. Но в особенности – огород. Такой, брат, тебе артишок выращу – с капустный кочан. Ей-богу, гораздо больше, чем с капустный кочан. Я, Панкрат, сегодня напьюсь, пожалуй.

   Уходит с Панкратом налево, унося гитару. На конторку осторожно поднимаются Раиса и князь с маленьким чемоданчиком. Говорят громким шепотом.

   Раиса. Уверяю вас, я слышала голоса.
   Князь. Никого нет.
   Раиса. А вдруг здесь тетя Варя?
   Князь. Нет, она бы нас обогнала.
   Раиса. Она могла проехать верховой дорогой. Ай! Слышите?
   Князь. Да…
   Раиса. Очень страшно.
   Князь. Раиса… Вам страшно? Вы уже раскаиваетесь? Быть может, вернуться?
   Раиса. Вернуться?.. Что вы… Они замучили меня! Не хотела венчаться, заставили, теперь я же оказалась виновата.
   Князь. Раиса, куда же мы едем все-таки?
   Раиса. А я почем знаю?.. Проводите меня до Симбирска… Там у меня дядя, служит в конторе… Поступлю переписчицей… Буду служить до глубокой старости.
   Князь. Я предполагал другое.
   Раиса. Что вы предполагали? Всю дорогу молчали, покуда мы сюда ехали… Думали о вашей Марье Семеновне… Уходите…
   Князь. Нет…
   Раиса. Да… Да… Прощайте… Не нужно мне никаких проводов. Уеду одна.
   Князь. Раиса… Раиса…
   Раиса. Вот, вот, вот, именно Раиса… (Села, заплакала.)
   Князь. О чем?
   Раиса. Вы такой странный…
   Князь. Вы должны понять…
   Раиса. В высшей степени обидно… Сама же предложила вам уехать и теперь вижу, что вы едете только из вежливости.
   Князь. Нет… нет… только не из вежливости…
   Раиса. Но почему вы молчите все время? Да, нет…
   Князь. Раиса… Я не смею вам говорить некоторых слов…
   Раиса(быстро, с надеждой). Каких?
   Князь. Это кощунство… Я столько раз легко повторял эти слова… Нет, Раиса… Я мучаю, я оскорбляю вас…
   Раиса(поспешно). Да, да, ужасно оскорбляете. Ну? (Глядит ему в рот).

   Пауза.

   Князь(глухим, страшным голосом). Я вас… люблю…
   Раиса. Ай! (Шепотом.) Носовой платок!
   Князь. Сейчас, сейчас… (Достает из чемодана.)
   Раиса. Это совсем не платок! Пустите, нельзя у меня рыться в чемодане. (Достает платок.) Очень скоро вы разочаруетесь во мне, я уж знаю. (Громко было заплакала.)

   Князь наклоняется к ней.

   Князь. Люблю вас… люблю вас… люблю вас… (Целует.)
   Раиса. Еще… Ну…
   Князь. Люблю тебя… люблю тебя… люблю тебя…
   Раиса. Анатолий… я тоже…
   Князь. Я ничего не понимаю.
   Раиса. Анатолий… я тоже…
   Панкрат(появляется). Может, чай пить станете? Чайник вскипел.
   Князь. Послушай, матрос…
   Раиса. Панкрат.
   Панкрат. Ну?
   Князь. Пароход скоро?
   Панкрат. Пароход не проходил. Запаздывает.
   Раиса. На сколько?
   Панкрат. На три четверти часа.
   Князь. Хорошо, иди, иди…
   Панкрат. Соловьи-то, а? Самая беспокойная птица.
   Князь. Благодарю вас.
   Панкрат. Шут их возьми, как орут громко…

   Панкрат уходит. Князь близко около Раисы.

   Раиса. Ну?
   Князь. Нежные девичьи волосы. Милое, милое лицо… Глаза мои, звезды мои…
   Раиса. Знаете, Анатолий, только никому не говорите… Я полюбила вас с первого дня, как увидала.
   Князь. Снова – жизнь, бесконечная жизнь.

   Они целуются. Появляется Илья. Илья громко кашляет.

   (Отскакивает от Раисы, Илье.) Я готов драться с вами каким хотите оружием!

   Илья внезапно начинает хохотать.

   Превосходно! Вы мне неприятны! (Ударяет его перчаткой.)
   Илья(обхватывает его). Да, молодец, молодчина! Маша, Маша!

   Появляется Маша.

   Князь. Пустите же. (Освобождается.) Я не позволю шутить над Раисой Глебовной, вы слышите!
   Раиса(Илье). Я тебя ненавижу!
   Илья. Маша, целовались. (Смеется.) А мы собрались прощенья у них просить.
   Раиса. Не нуждаемся в ваших извинениях. Анатолий, идемте на берег.
   Князь. Да, сейчас идем. Марья Семеновна, я хочу только предупредить вас, что считаю себя перед вами в большом долгу и готов исполнить ваши требования, – все, кроме одного.
   Маша. Спасибо, Анатолий. Мне ничего не нужно от тебя.
   Илья. Ну, довольно. Мы у вас прощенья попросили, вы желаете сердиться, мы уходим.
   Князь(Илье). Всегда к вашим услугам.
   Илья. Ладно. Разберемся…

   В это время Желтухин, незаметно подкравшись, бросается на Илью.

   Желтухин. Вот он где! Варвара Ивановна! Маша. Абрам!
   Желтухин. А!.. Удрать хотели!
   Илья(стряхивая его). Не цепляйтесь вы за меня.
   Желтухин(кричит). Тетя Варя, тетя Варя! Поймал! Держу!
   Раиса. Боже мой, здесь тетя Варя…
   Илья. Маша, не бойся.
   Голос Варвары. Иду, иду.

   Молчание, слышны шаги по мосткам, тяжелое дыхание. Появляется Варвара.

   Желтухин. Вот они. Здесь. Все четверо. Поймал.
   Варвара. Все здесь? Ну, давайте разговаривать. (Садится.) Спасибо тебе, Илья. Осрамил на весь уезд. Большое будет веселье в уезде. Да уж я-то – старый гриб, на меня можно и наплевать. А вот что нам с девушкой делать после такого позора? В монастырь – одно место. Ведь после таких историй на девицах не женятся. Разве что найдется какой-нибудь отпетый человек… А где его я буду искать?
   Князь. Тетушка…
   Варвара. Помолчи… Ну, Илья. Грустно тебе – вижу. Но после сам поблагодаришь, что вовремя тебя остановили от безумия… Отойди от этой женщины.
   Князь. Тетушка…
   Илья. Тетя Варя, пусть это все зарубят у себя на носу: Маша – моя возлюбленная жена.
   Варвара. Что ты говоришь?.. Илюша!..
   Илья. Это кажется тебе невероятным и недопустимым. Поэтому мы уезжаем, Маша и я… А когда мы вернемся, я хочу, чтобы все было вероятно и допустимо.
   Варвара. Илюша, какая беда!
   Илья. По-твоему, беда, а по-моему, счастье, о котором я не смел мечтать. Кстати, Раиса тоже уезжает – с князем…
   Варвара. Раиса?.. Анатолий? Да вы шутите надо мной?..
   Князь. Тетушка… Мы не шутим…
   Раиса. Тетя Варя, мы не шутим…
   Варвара. Не подходите ко мне… Своевольники. Бесстыдники. Этого я не переживу, так и знайте…

   Два гудка парохода один за другим.

   Панкрат. «Самолет» подошел и «Меркурьевский» – в одно время аккурат. Пожалуйте в лодку.
   Варвара. Прочь, прочь! Делайте как хотите. Уезжайте с глаз долой. Не хочу вас, не хочу никого. Панкрат, подавай им лодку.
   Панкрат. Есть.
   Раиса. Тетя Варя, мы скоро вернемся…
   Князь. Тетя Варя, я человек, рожденный заново… Я полон решимости.
   Варвара. Убирайтесь, слышать ничего не хочу…
   Илья. Мы тебе напишем с дороги.

   Князь, Раиса и Илья идут к трапу, спускаются в лодку. Маша подбегает к Варваре и опускается у ее ног.

   Маша. Я буду ему верной женой. Ни одна женщина не сможет так любить Илюшу. Не успеет он и подумать, а уж я все исполню. Везде поспею. Не гневайтесь, простите нас, Варвара Ивановна. Я много, много делала дурного, а полюбила в первый раз… Позвольте мне жить с ним, покуда он сам не разлюбит.
   Варвара(глядит в ее лицо). Так вы любите его? (Делает движение, чтобы обнять, и отстраняет.) Нет, не могу сейчас. Уезжайте. Да уж недолго прохлаждайтесь на пароходах. Животы испортите от ресторанной пищи…
   Илья. Маша!..

   Маша уходит.

   Желтухин(перегнувшись через перила). Прощайте, счастливой дороги…
   Голоса. Прощай, Абрам. Жди нас. Прощай.
   Желтухин. Пишите. Пишите. Счастливый путь. (Машет шляпой.)

   Слышны плеск весел и голоса отъезжающих.

   (Поворачивается к Варваре.) Каков неожиданный поворот обстоятельств, Варвара Ивановна. Даже недолго и прослезиться. А я решил с товарным пароходом поехать. И удобнее как-то и дешевле. За границу еду.
   Варвара. Уехали… В одну минуту все разломали, все перевернули, по-своему устроились. Глупые, глупые, смешные дети… Боже мой, но ведь Раиса даже калош не взяла! Ах, девчонка!
   Желтухин. На пароходе сухо, Варвара Ивановна.
   Варвара. Что?
   Желтухин. Я говорю, вот она, молодость-то… (Разводит руками.) И нам, старикам, одно остается – надеяться, что все будет к счастью. Виноват, Варвара Ивановна, я в том смысле, что самое главное в жизни – это счастливое расположение духа, сердечная дружба и любовь…
   Варвара. Любовь, любовь. Вот уж и светает. И соловьи поют громче.
   Желтухин. Не смею вас больше беспокоить. Прощайте, Варвара Ивановна.
   Варвара. Прощайте, батюшка. Что я хотела вам сказать?.. Да… Куда ехать-то собрались? За границу? Там, чай, и без вас обойдутся. Оставайтесь уже у меня жить, все равно.
   Желтухин. Кто? Я? У вас?.. Жить?..
   Варвара. Молодежь будем поджидать. Не поссоримся. (Идет с мостков на берег.)

   Желтухин за ней.

   Желтухин. Варвара Ивановна, слов у меня нет никаких. Лишился! Кроме того, Варвара Ивановна, давно хотел сказать: у меня большой опыт по саду, огороду и тому подобное. В особенности – откармливать поросят… (Панкрату.) Тащи мой чемодан в коляску, скорее… А уж артишок, Варвара Ивановна, выгоню… Вот… на удивление всему уезду…

   Варвара вздыхает. Издалека прощальные голоса.

   Все животные имеют право на отдых, птицы вьют гнезда, лисы роют норы… Ах, дорогая тетушка, жизнь тяжелая и даже нелепая штука…

Занавес

   История этой пьесы такова. В декабре 1917 года дирекция театра Корш предложила мне приспособить для постановки романтическую трагедию Бюхнера «Смерть Дантона». Вначале я хотел скомпоновать из имеющегося материала пьесу, возможную для постановки, и лишь осветить ее современностью. Задача эта оказалась невозможной. Уже с третьей картины мне пришлось оставить Бюхнера и обратиться к историческим материалам и своим наблюдениям нашей революции.
   В январе 1923 года я вторично переработал пьесу, и в этом окончательном виде предлагаю ее читателям.

Действующие лица

   Дантон, вождь монтаньяров, министр юстиции, член Комитета общественного спасения, вдохновитель обороны Франции, организатор террора. Сентябрьская резня, происшедшая при его участии, была постоянной кровоточивой раной республики, началом режима террора. Действие трагедии застает Дантона отошедшим от дела. Он недавно женился на шестнадцатилетней Луизе Жели, обвенчавшись с нею у неприсягнувшего священника, подлежавшего, по изданному им же декрету, смертной казни. Он живет с молодой женой в Севре.
   Робеспьер, член Комитета общественного спасения, вождь якобинцев. Пламенно-ледяной человек с непреклонной волей и незапятнанной нравственностью. Умен, расчетлив и беспощаден.
   Камилл Демулен, член Конвента, пылкий патриот-журналист, мечтатель.
   Сен-Жюст, ученик Робеспьера, философски настроенный юноша. Красив, женоподобен и жесток. Комиссар армии и член Комитета общественного спасения.
   Колло д'Эрбуа, член Комитета общественного спасения. Бывший актер. Жесток, развращен.
   Фукье-Тенвиль, публичный обвинитель, назначенный на это место по настоянию Камилла Демулена. Стар, умен, циничен, безобразен.
   Герман, председатель Революционного трибунала, основанного Дантоном во время его борьбы с жирондистами.
   Геро де Сешель
   Филиппо } друзья Дантона.
   Лакруa
   Лежандр, якобинец.
   Симон, ремесленник. Пожилой человек. В вязаном колпаке, в широких рваных штанах. Лицо багровое от чрезмерного употребления красного вина.
   Луиза, жена Дантона.
   Люси, жена Камилла Демулена.
   Анна, жена Симона.
   Мари, бывшая аристократка, содержательница тайного игорного салона.
   Розалия, кружевница.
   Жанна, модистка.
   Женщина в черной шали.
   Хромая девушка.
   Толстая накрашенная женщина.
   Нинон.
   Торговка.
   Вязальщица Робеспьера.
   Лионец.
   Гражданин в красном колпаке.
   Гражданин с черной шапочке.
   Гражданин с книжкой.
   Гражданин в нитяном парике.
   Сторож в трибунале.
   Сторож в тюрьме.
   Молодой человек с острым носом.
   Граждане, солдаты, палачи и др.^[24]

   Действие происходит в Париже, летом 1794 года.

   Комната Мари, бывшей аристократки. Огромные парчовые рваные портьеры. Кусок облупленной стены. Золотая мебель. Зажженные свечи в канделябрах. За карточным столом – Геро де Сешель, Мари, Камилл Демулен. В стороне Луиза и Люси. В окне, невидимый за портьерой, стоит Дантон.
 
   Луиза. Я боюсь Парижа. Здесь так тесно, так шумно. У меня болит сердце, когда мы сюда приезжаем. Люси. В Севре хорошо? Луиза. Да, у нас хорошо. У нас маленький сад и маленький огород. Муж подарил мне четыре курочки и петушка. Я не покупаю ни салата, ни редиски, ни бобов, у нас все свое. Мы часто гуляем в парке. (Оглянувшись, шепотом.) У нас говорят: многие ночью в парке слышали конский топот и звук рогов, – видели призрак короля.^[25]
   Люси. Тише.
   Геро(хлопает картами). Мой язык до такой степени истрепан, что не в состоянии произносить любовных слов. Я хочу сказать «люблю», он говорит «смерть». Проклятый язык, – вчера встретил премиленькую девочку и, хоть тресни, упрямо ее звал «вдовой».
   Мари. Так что же девочка?
   Геро. А ей было все равно – вдова, так вдова… (Хлопает картами.)
   Камилл. Кто назвал гильотину вдовой?
   Геро. Уличные мальчишки.
   Камилл. Люси, ты почему притихла? Тебе скучно?
   Люси. Нет, мой милый.
   Геро. Вот одно из завоеваний революции. Мы разучились скучать. Да, у нас не скучают в Париже.
   Мари. Бью вашего короля.
   Камилл. Люси, спой еще раз.
   Люси. Ты будешь слушать?
   Камилл. Я готов слушать тебя днем, ночью, всегда, моя маленькая сирена. (Встает и приносит ей арфу.) Когда ты поешь, я начинаю верить, что скоро запоет вся земля, все освобожденное, ликующее человечество. Я верю.
   Люси. Хорошо. (Настраивает арфу.)
   Геро. Камилл все еще говорит о музыке и о человечестве, потому что он журналист. Я презираю людей. Человечество – стадо. Оно умеет только выть и рычать, когда его погладишь против шерсти. Мари, хотите поставить на карту сегодняшнюю ночь?
   Мари(смеется). Ставлю мою ночь на даму пик.
   Камилл(Геро). А чем ты отвечаешь?
   Геро. Чем она хочет. Ста тысячами франков или моей головой – плевать. Мари, ваша дама бита.
   Мари. Не разорюсь.

   Люси начинает петь. Все слушают. Камилл стоит, положив руку на камин, запустив пальцы в волосы. Входит Филиппо.

   Филиппо. Добрый вечер.
   Геро. А, Филиппо! Садись, у тебя есть деньги?
   Филиппо(оглядывает комнату). Вы здесь поете, веселитесь.
   Камилл. Что случилось? Дурные вести?
   Филиппо. Нет, нет, все благополучно.
   Геро. Очевидно, опять нос к носу столкнулся с Робеспьером и почувствовал несварение желудка.
   Филиппо. Сегодня опять упало двадцать голов.
   Геро. Дождик помешал тебе смотреть, как они падали?
   Филиппо. Нет, довольно! вы понимаете, – довольно!
   Люси. Кого казнили сегодня?
   Камилл. Гебертистов.^[26]
   Филиппо. Их послали на гильотину только потому, что они были атеистами.
   Геро. Ого!
   Филиппо. Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон становятся слишком щепетильными.
   Геро. Они просто чистят кухню. За революцию накопилось слишком много мусора. Робеспьер с кухонным ножом, Сен-Жюст со щеткой, Кутон с ведром кипятка. Франция скоро заблестит, как медная кастрюля.
   Камилл. Да, да, или как топор гильотины.
   Филиппо. Сегодня я понял, что опасность грозит нам. Она гораздо ближе, чем мы думаем.
   Камилл(ударяет кулаком по каминной полке). Но доколе же барахтаться в крови? Робеспьер играет в кегли отрубленными головами. Нужно осуществить республику. Как воздух необходим закон о всеобщем помиловании. Права человека заперты под ключом у Робеспьера.
   Геро. Э, старина, каждый должен жить так, как он хочет, – это прежде всего. Будь сейчас сила на моей стороне, я бы прежде всего устроил себе бильбоке из головы Робеспьера.^[27]
   Камилл. Я протестую. Я требую красоты прежде всего. Государственное устройство должно быть удобной и прекрасной одеждой. Ничто не должно стеснять свободы движений. Каждое желание, движение мускулов, трепет жизни должны немедленно и свободно осуществляться. А на нас напяливают заскорузлую от крови сумасшедшую рубашку. Я протестую! Я хочу роз на наших кудрях, пенящихся бокалов, олимпийских игр, вакхической радости. Франция прекрасна. Я хочу видеть ее сияющей, как античное божество. (Поворачивается к окну.) Дантон, ты должен поднять бурю в Конвенте.
   Филиппо. Он здесь?
   Геро. Дантон, попробуй еще раз взгромоздить на себя Францию, отнеси ее куда-нибудь подальше от мусорной ямы.
   Камилл. Ты должен снова начать борьбу. Народ на твоей стороне. Если будешь медлить, мы погибли.
   Дантон(выходит из глубины окна). Что я должен? Дантон, ты должен. Дантон, иди рычать в Конвент. Дантон, подпирай плечом телегу Франции. Что я еще должен делать? Рычать, как десять тысяч львов? Ах, напиши я еще тысячу декретов, отруби еще сто тысяч голов, – солнце, когда ему нужно, взойдет на востоке и закатится на западе. (Садится около Луизы.) У тебя дрожат губки. Да, да, дитя мое. Хоть я и подарил тебе четырех цыплят и петуха, все же я – Дантон, пожиратель человеческого мяса, чудовище, которым пугают детей. И вот они опять зовут меня: Дантон, ты слишком долго замечтался на груди маленькой женщины – иди и потрясай Францию. (Встает.) Все это только слова, – все, о чем мы тут болтаем, таращим глаза и размахиваем руками. У революции свои законы. Когда нужно, она выбрасывает нас на гребень волны, а потом снова вниз головой в омут. (Наклоняется и целует ее.) Вот в этих глазках закон иной.
   Луиза. Уедем.
   Дантон(рассеянно). Да, да, мы поедем домой.
   Камилл. Остановиться на полпути – малодушие.
   Дантон. Бороться? Я устал. Я дал слово этому ребенку стать добрым буржуа. Я устал, вы понимаете это слово? В этом мое преступление. Робеспьер еще борется, еще барахтается в грязи и крови, потому что верит в силу идей и слов. А впрочем, и он не верит. Врет.
   Филиппо(подходит близко к Дантону, говорит так, чтобы другие не слышали). Я пришел тебя предупредить: тебя ищут. Я видел трех сыщиков, – один стоит на углу, другой перед окнами, третий висит на решетке. Тебе нужно бежать.
   Дантон(громко). Мне нужно бежать? Куда? За границу? Что же? Ты думаешь, я могу унести родину на подошвах башмаков?
   Луиза. Вот так всегда он отвечает, когда друзья его предупреждают об опасности. Не нужно было приезжать в Париж. (Закрыла лицо платком.)
   Люси. Разве опасность так велика?
   Филиппо. Да, велика.
   Геро. У меня третий день болит шея от этих разговоров.
   Камилл. В Шарантоне на обеде у Паниса мы устроили встречу его с Робеспьером. Хотели их помирить.
   Дантон(хохочет). Я дал ему понюхать вот эту ладонь: что, Робеспьер, пахнет? Чем пахнет? Кровью? А ведь я только что надушил ее духами Луизы. (Хохочет.) У него еще длиннее вытянулся нос. Он понюхал, ха-ха, понюхал!
   Камилл. Робеспьер сказал: «Хорошими гражданами не могут считаться те, кто пытается разоружить республику в разгар борьбы, и те, кто хочет быть снисходительным и милосердным. Только железная диктатура может спасти Францию».
   Люси. Это правда, Дантон?
   Дантон. Они не посмеют тронуть меня. Мой час еще не настал. О, черт, у меня болит голова, мне надоела политика. Неужели нет места на земле, где можно было бы забыть на минуту самого себя.

   За окнами слышен нарастающий шум голосов, крики.

   Луиза(вскакивает). Боже мой!

   Все прислушиваются. Филиппо подходит и тушит канделябр. Остается одна свеча.

   Дантон. Что это? Вы слышите?
   Камилл. Уличная драка.
   Луиза. Не уходи.
   Дантон. Камилл, ты помнишь эти крики? Эти страшные крики, эти звериные вопли, эту кровь, факелы, пронзительные вопли с той стороны Сены? Ты их забыл? забыл? (Быстро идет к двери, за ним Филиппо.)
   Луиза. Ты уходишь?
   Дантон. Будь здесь, жди, я вернусь.

Занавес

   Перекресток двух парижских узеньких улиц. Мрачные дома, выступающие вперед этажами. Дверь грязного кабачка. На углу, на железном кронштейне, – фонарь. В дверях кабачка возня, крики.
 
   Симон. Ведьма, ведьма проклятая, ведьма!
   Жена Симона. Помогите, помогите!
   Симон. Нет, я тебя живой не выпущу. Вот тебе, вот тебе!

   Жена Симона в растерзанном платье выскакивает на улицу. Из-за углов, из дверей высовываются граждане.

   Голоса. Симон! Симон! Опять этот Симон! Разнимите их!
   Жена Симона. Граждане, меня убили!
   Симон. Я должен ей расколотить башку, она ведьма!
   Жена Симона. Ты у меня заплатишь за эти слова, старый пьяница!
   Симон. Вы видели, слышали? (Кидается на жену.)

   Граждане оттаскивают его. Гул голосов.

   Граждане, где моя дочь? Пусть она скажет, ведьма, где моя девочка. Нет, она уже теперь не девочка. Ты слышишь, окаянная ведьма? Ни девочка, ни дама и ни женщина. Уличная потаскушка моя дочь!
   Гражданин в красном колпаке. Помолчи, помолчи, Симон.
   Симон. У меня больше нет дочери!.. (С воплем валится на мостовую.)
   Жена Симона. Симон, Симон, что с тобой? Он, граждане, очень хороший человек, покуда не напьется.
   Гражданин в черной шапочке. Надо отнести его в дом.
   Гражданин в красном колпаке. Что у вас произошло, я спрашиваю?
   Жена Симона. Моя дочь, видите ли, добрая девочка. Ей жалко видеть, что у ее родителей часто не бывает ни хлеба, ни вина. Она, видите ли, пошла на улицу.
   Симон. Ага, ты призналась!
   Жена Симона. Ах ты, пивная бочка, Иуда, паршивый верблюд! Да ведь если бы моя дочь, ангел кротости и невинности, – я в этом клянусь, граждане, – не приводила с улицы гостей, что бы ты пил, что бы ты жрал, старый грязный вонючка? Нет, подумайте, дочь на него работает, а он…
   Симон. Дайте нож, я зарежу эту сводню!
   Гражданин в красном колпаке. Нож нужен не для твоей несчастной жены, Симон, а для тех нужен острый нож, кто развратничает с твоей дочерью, покупает ее тело.
   Голоса. Верно, верно, верно!
   Гражданин в красном колпаке. Горе бездельникам, горе развратникам, горе богачам! Мы голодны, у нас нет хлеба, нет мяса, нет вина. Когда мы протягиваем руки, стеная от голода и жажды, – эти бездельники, эти развратники, эти нажившиеся на революции богачи, эти негодяи говорят: «Продайте нам ваших дочерей». Вот для кого нужен нож.
   Голоса. Хорошо сказал! Правильно! Резать, резать!
   Гражданин в черной шапочке. Нам говорили: «дворяне пьют народную кровь», – мы повесили аристократов. Нам говорили: «жирондисты заставляют народ голодать», – мы отрубили головы жирондистам. Но мы голодаем не меньше, у нас нет дров, нет хлеба, нет соли. Кто пользуется нашими титаническими трудами, нашими нечеловеческими муками? Долой тех, кто наживается на революции! Долой богачей! Смерть всем, кто одет не в лохмотья!
   Голоса. Смерть, смерть всем, кто одет не в лохмотья.
   Гражданин в черной шапочке. Смерть всем, кто богаче нас!
   Гражданин в красном колпаке. Смерть всем, у кого чистое белье!
   Голоса. Смерть, смерть!..

   Выкатывается из-за угла толпа, тащит к фонарю молодого человека.

   Голоса. У него носовой платок! Смотрите, носовой платок! Он сморкается в носовой платок! Аристократ! На фонарь, на фонарь, на фонарь!
   Молодой человек. Господа!
   Гражданин в красном колпаке. Здесь нет никаких господ. Здесь санкюлоты. На фонарь его!

   Толпа спускает фонарь, поет карманьолу и пляшет.

 
День придет, придет, придет,
Все запляшем карманьолу.
День придет, придет, придет,—
Кто не с нами —
Пусть умрет.
Запляшем карманьолу
Мы все в ряд,
Мы все в ряд.
Запляшем карманьолу —
Пусть пушки гремят.
Все вперед, вперед, вперед,
На фонарь всех, кто не с нами.
Все вперед, вперед, вперед,—
Кто не с нами – пусть умрет.
 

   Молодой человек. Пощадите!
   Гражданин в красном колпаке. Напрасно умоляете нас о милосердии, гражданин, – мы милосердны. Вы убиваете нас медленно – голодом. Мы убиваем вас в несколько секунд на фонаре. Советую вам быть учтивым, и перед тем, как высунется язык, – поблагодарите граждан за великодушие…
   Молодой человек. Черт с вами! Вешайте меня на фонарь, если вам от этого станет светлее.

   Смех в толпе.

   Голоса. Хорошо сказал! Браво, браво! Отпустить его!
   Гражданин в красном колпаке. Граждане, мы не имеем права…

   Входит Робеспьер.

   Робеспьер. Что здесь происходит, граждане?.. Я спрашиваю.
   Голоса. Робеспьер! Робеспьер! Робеспьер!
   Гражданин в черной шапочке. Вот что здесь происходит, гражданин Робеспьер: сентябрьская кровь не дала нам счастья, гильотина работает слишком медленно. Мы голодны, дай нам хлеба.
   Голоса. Хлеба, хлеба, хлеба!
   Гражданин в красном колпаке. Мы требуем, чтобы ты дал нам хлеба, чего бы это ни стоило…
   Голоса. Хлеба, хлеба, хлеба!

   Молодой человек, оставленный толпой, убегает.

   Робеспьер. Именем закона!..
   Гражданин в красном колпаке. Какой закон? Брюхо – вот мой закон.
   Робеспьер. Закон – священная воля народа.
   Вязальщица Робеспьера(женщина с растрепанными волосами, с диким, красным лицом, – на плечах рваная шаль, в руках вязание – чулок). Слушайте, слушайте, что вам скажет Робеспьер. Слушайте Неподкупного. Слушайте справедливого.
   Голоса. Пусть он нам обещает хлеба. Мы хотим жрать. Вина и хлеба!
   Вязальщица Робеспьера. Слушайте, слушайте мессию, слушайте, слушайте призванного управлять народами. В его руке меч справедливости, в его руке весы правосудия.
   Робеспьер. Добрые граждане. Вы своими руками вырвали из земли Франции плевелы зла. Вы отразили врагов на границах и дали пример величия, равного которому не было даже в древности. Вчера вы были рабами, сегодня вы – великий народ. Но помните: нужно много усилий и мужества, чтобы сохранить ваши права, права нового человека – свободу, равенство и братство. Враги не все сломлены. Враги среди вас. Главный враг – анархия и распущенность. Вы кричите: хлеба. Хлеб будет, нужно его добыть. Взгляните на ваши руки, разве они не пахнут хлебом, когда вы их стискиваете в кулаки? Граждане, не уподобляйтесь римской черни времен императоров. Она умела лишь требовать хлеба и зрелищ, и меч выпал из ее изнеженной руки, когда над вечным Римом нависли полчища варваров. Нет, я знаю, Франция умеет, когда нужно, стискивать зубы и военным шарфом подтягивать живот. Будет хлеб, справедливость и слава. Народ, твои законодатели бодрствуют, их глаза во тьме различают твоих врагов.
   Голоса. Да здравствует Робеспьер!

   Робеспьер, уходя, сталкивается с Дантоном, который с усмешкой слушал все это время его слова.

   Робеспьер. А, это ты, Дантон?
   Дантон. Да, это я, Робеспьер.
   Робеспьер. Давно ли в Париже?
   Дантон. Сегодня с утра.
   Робеспьер. Из Севра?
   Дантон. Да, из Севра. Приехал послушать, как ты разговариваешь с народом. Ты сделал большие успехи. Надеюсь, сегодняшняя речь была без подготовки? Или, может быть, ты написал ее сегодня, перед тем как выйти на улицу?
   Робеспьер. Говорят, что ты весело живешь в Севре с женой; говорят, у тебя богатый дом, много друзей собираются каждый вечер, рекою льется вино, играют в карты?
   Дантон. Что это – допрос?
   Робеспьер. Нет, лишь дружеское предупреждение. (Ушел.)
   Дантон(громко захохотал). Римлянин! Неподкупный! Совесть народа!
   Симон(появляясь в дверях кабачка). Кто сказал: римлянин? А, это ты, Дантон? Добрый вечер, старина, давно тебя не было видно.
   Дантон. Как живешь, старое точило?
   Симон. Плохо. Пью. Только что избил жену. Клянусь ножиком гильотины, не я ее бил, – колотило ее мое отчаяние. Скучно, Дантон. Я стал много пить, скучно. Даже ты, говорят, становишься милосердным. Берегись. А помнишь, как в сентябре мы чистили республику? Ты был по уши в крови, ты был велик. Веселые были дни. Дантон, я горжусь: я сам вот этими корешками зубов сожрал сердце распутницы Ламбаль.
   Дантон. Грязное животное! (Толкает его и уходит.)
   Симон. Берегись, Дантон, берегись.

Занавес

   Внутренность готической церкви. На месте алтаря – трибуна. Под нею – стол, кругом – скамьи амфитеатром. В люстре зажжено несколько свечей. На трибуне Л е ж а н д р.
 
   Лионец(кричит с места). Лионские братья послали меня узнать, почему вы медлите с казнями?

   Гул голосов.

   Неужели вы забыли, что такое Лион: клоака, гнездо контрреволюции. Нам нужны массовые казни. Мало того, – мы требуем взорвать городские стены, разрушить до основания дворцы и шелковые фабрики. Знайте, если в вас мы не найдем должной жестокости, мы справимся своими средствами.
   Голоса. Да здравствуют лионские якобинцы!
   Лежандр(лионцу). Еще раз повторяю: нет нужды обращать взор к Лиону: здесь, в Париже, в очаге революции, спокойно проживают люди, которые находят возможным носить шелковые платья, разъезжать в каретах, пьянствовать и развратничать и все это делают, – вы слышите, – прикрываясь трехцветным знаменем республики… В ложах в театрах они объедаются шоколадом и разговаривают на языке аристократов.
   Голоса. Позор! Долой! Смерть!
   Лежандр. Граждане, контрреволюция поднимает голову… Я спрашиваю, о чем думает Комитет общественного спасения?
   Колло д'Эрбуа(с места). А я спрашиваю тебя, Лежандр, знаешь ли ты, кто подает пример этим франтам открыто распутничать, кто вдохновляет этих грабителей революции? Знаешь имя этого человека?

   Напряженное молчание.

   Робеспьер. Прошу слова.
   Лежандр. Слово гражданину Робеспьеру.

   Робеспьер, четко стуча каблуками, взбегает на трибуну. Он небольшого роста, в пудреном парике, в коричневом опрятном сюртуке; в руке рукопись, свернутая трубочкой.

   Робеспьер. Мы ждали только криков возмущения, чтобы начать действовать, и вот я слышу уже не крики, а набат. Да, наши глаза были открыты, покуда враг вооружался, и мы дали ему возможность занять позиции. Теперь он весь у нас на виду. Каждый удар вонзится ему в сердце.
   Лакруа(Лежандру). О ком он говорит?
   Лежандр. О врагах республики.
   Робеспьер. Вчера я говорил вам о том, что внутренние враги республики суть двояки: одни – безбожники и анархисты. Они уже уничтожены. Гебер и гебертисты позорили революцию отвратительными эксцессами. Гебер и гебертисты казнены вчера.
   Голоса. Да здравствует революция!
   Робеспьер. Но кто они, кто эти вторые враги, еще не уничтоженные и в ослеплении уже торжествующие? Эти наши вторые враги – чудовища, порожденные революцией. Паразиты. Содержание их жизни – обжорство и сладострастие, их религия – необузданный разврат. Эти люди хотят мира и благополучия, чем бы оно ни было куплено. О, конечно, они кричат о милосердии, они требуют отмены смертных казней, их боевой лозунг – помилование, они хотят смягчить сердца французского народа, обессилить его и снова бросить к ногам короля.
   Голоса. О ком он говорит? Он открыл новый заговор.
   Робеспьер. Я не устану повторять: священная задача французского народа – восстановить в мире высшую справедливость, свободу, равенство и братство, – вырвать, как плевелы с корнем, отвратительные пороки, в которые погружено человечество. Вот великая цель Франции. Для этого была совершена революция, для этого был создан республиканский строй. Оружие республики – страх. Мощь республики – добродетель. Но добродетель невозможна без суровости. Беспощадность к проявлениям порока есть высшая добродетель. Террор есть чистота республики. Нас называют кровожадными. За границей чрезвычайно популярен отвратительный рисунок, изображающий меня с чашей, в которую я выжимаю кровь из человеческого сердца. В гнусном лицемерии нас ненавидят за то, что мы не хотим быть порабощены. Каждый раз, когда мы террором отвечаем на происки врагов республики, за границей подымается вопль ужаса и негодования. Террор – наша сила, наша чистота, наша справедливость, наше милосердие! Говорить за уничтожение террора – значит говорить о гибели республики и Франции.
   Голоса. Да здравствует Робеспьер! Да здравствует Комитет общественного спасения! Да здравствует террор!
   Робеспьер. И вот эти наши новые враги, обжоры с чувствительными сердцами, кричат: «Долой режим казней, долой террор! Амнистия всем заключенным в тюрьмах, всем спекулирующим на народном бедствии, всем аристократам и роялистам!» Когда мы стоим лицом к лицу перед вооруженной с ног до головы Европой, перед бандами австрийского императора и прусского короля, перед душителями свободы – эмигрантами Кобленца,^[28] когда с запада над нами нависла Англия, а на востоке поднимается страшный призрак русской императрицы, – в это грозное время у нас хотят вышибить из рук оружие! Мало того, эти обжоры, эти развратники заражают пороками всю нацию, отравляют источники сил. Вот это, быть может, самое вероломное и страшное покушение на свободу республики, адский план: разложить и обессилить нацию. Мне еще не достаточно известно, – быть может, этот план зародился бессознательно в мозгу человека… Но дело не в умысле, – опасность все равно остается грозной. Порок – не только моральное, но и политическое преступление. И тем опаснее порочный человек, чем значительнее были услуги, оказанные им когда-то республике… (Пауза, пьет воду.)
   Лакруа(Лежандру). Ты понимаешь теперь? Это чудовищно!
   Робеспьер. Вы легче поймете меня, если представите себе человека, который еще недавно носил вязаный колпак и рваные сапоги, съедал свой завтрак наспех за прилавком рядом с солдатом, ремесленником и санкюлотом, – и вот теперь этот человек разъезжает в стеклянной карете, играет в карты у бывших аристократок, покупает загородные виллы, одевается в шелковый кафтан, устраивает великолепные ужины, где рекою льется вино и остатки хлеба и мяса швыряются собакам.

   На амфитеатре рычание.

   Да, этот человек живет, как принц крови. Довольно, портрет готов. Я спрашиваю: почему до сих пор не отрублены эти руки, грабящие народную казну? Не брошено в яму с известью это тело, заражающее нас всех миазмами разврата? Но – будьте покойны, граждане, – никакой пощады к тем, для кого республика – только средство для спекуляции, а революция – ремесло. И ты, брат из Лиона, вернись к своим и скажи: меч закона не заржавел в руках тех, кому вы его доверили. Мы покажем миру великий и страшный пример правосудия.

   Бурное рукоплескание на скамьях. Робеспьер спускается с трибуны и уходит деловитой мелкой походкой.

   Лакруа(Лежандру). Теперь ты понял, о ком говорил Робеспьер?
   Лежандр. Да.
   Лакруа. Вы губите республику, вы губите самих себя! Ты увидишь: скоро сам Комитет общественного спасения сложит головы на площади Революции! Это безумие – бросать народу такую страшную жертву.
   Лежандр. Где сейчас Дантон?
   Лакруа. В Париже.
   Лежандр. Пойдем, нужно его увидеть во что бы то ни стало.

Занавес

   Внутренний сад Пале-Рояля. Под опущенной маркизой кафе у столика сидит Геро де Сешель. Проходят мужчины и женщины.
 
   Геро(проходящей девушке). Послушай, Нинон, советую тебе разодрать пошире дыру на юбке, тогда по крайней мере будет видно все бедро.
   Нинон. Ну, не дурак ли ты?
   Геро. Ого, что это у тебя на шее?
   Нинон. Гильотиночка.
   Геро. Ты стала якобинкой?
   Нинон. Третьего дня вся наша секция перешла к якобинцам. Послушай, Геро, говорю тебе как честная женщина, уходи из Горы, переходи к якобинцам. Жалко, если тебе отрубят голову.
   Геро. Подойди ближе, я тебя поцелую.
   Нинон(вырываясь от него). Некогда мне с тобой целоваться. (Убегает.)
   Геро. Юбку-то, юбку раздери пошире. (Смеется.)

   Появляется Дантон, держа за плечи Розалию и Жанну.

   Дантон. Геро, знаешь, кто эти девчонки? Это дриады из Тюильри. Я бегал за ними, как фавн. Представь, чем они занимались? Розалия кормила воробьев и называла их по именам: Марат, Филемон, Вольтер, Бриссо.^[29]
   Розалия. Врешь, я не говорила Бриссо, в июле я сама подавала голос за казнь жирондистов.
   Дантон. А Жанна раскачивалась на ветке и во все горло орала фальшивым голосом карманьолу.
   Геро. Девочки, приветствую вас. Я и мой старый друг Дантон решили сегодня с утра покончить с политикой. К черту политику! Мы решили как можно ближе подойти к природе. Мы долго с ним обдумывали, как это сделать. Наконец нас озарила гениальная мысль – отыскать в Тюильри двух девчонок. Они должны быть глупы, легкомысленны и смешливы.
   Розалия. Ну да, это мы самые.
   Жанна. Розалия, что они хотят с нами делать?
   Розалия. Я думаю, что они хотят играть с нами в животных.
   Дантон(смеется). Мы будем играть в животных! Великолепно! Мы будем играть в животных.
   Жанна. Мы уедем за город?
   Дантон. О да, мы куда-нибудь уедем. Хотя в животных можно играть, не уезжая из города.
   Геро(таинственно). Мы будем все четверо ходить совершенно голые.
   Жанна(живо). Ай, клянусь тебе, Розалия за сто су никогда днем не согласится снять платье.
   Геро. Этому я никогда не поверю.
   Розалия(Жанне). Почему это я не соглашусь снять платье, моя милая? У меня кривые ноги, или отвислый живот, или торчат, как у тебя, лопатки?
   Жанна. Пожалуйста, не кричи, – мои лопатки знает весь Париж.
   Дантон. Жанна, ты отважная женщина.
   Жанна(Розалии). Чем кричать о моих лопатках, лучше о себе подумай. Еще в прошлом году была хорошенькая девочка, а теперь у нее лицо похоже на фиговый лист.

   Дантон и Геро хохочут.

   Геро(Розалии). Прикрой им свою невинность, дитя.
   Розалия. Только не фиговым листом.
   Дантон. Девочки, ни слова больше, пейте.
   Геро. Сейчас мы закажем венки из роз.
   Дантон. Нет, венки из апельсиновых цветов. Пусть они будут сделаны из воска. (Берет руку Жанны и гладит.)
   Жанна. Венки из воска бывают только для покойников.
   Дантон. Вот именно. Разве мы не мертвецы? Посмотри на этот нежный атлас, на эти синие жилы. Ты никогда не думала, что эти синие жилки – дороги для червей.
   Жанна(выдергивает руку). Оставь меня.
   Дантон. Мы, здесь сидящие вчетвером, давно мертвецы, Жанна. Разве ты этого не знаешь? Мы только грезим о жизни. Прислушайся к словам, к звуку голоса, взгляни на солнечный свет. Ты слышишь, – голос звучит издалека? Все сон.
   Геро. Поэтому – да здравствует вино и любовь!

   Входит Л а к р у а. Садится невдалеке у столика, опирается на трость и озабоченно смотрит на Дантона.

   Дантон. Вино и твоя горячая кожа, Жанна, это пленительный обман.
   Лакруа. Добрый день, Дантон.
   Дантон. А, добрый день, добрый день, Лакруа!
   Лакруа. После того, что говорят о тебе в клубах, не стоило бы на глазах у всего Парижа пьянствовать с девчонками. Сейчас вон там, у ворот, двое рабочих показывали на тебя пальцами.
   Жанна. Нам, может быть, лучше уйти?
   Розалия. Скажите, мы сейчас же уйдем.
   Дантон. Сидите и пейте вино. Лакруа, ты сел и мрачно завернулся в тогу. Ну, бросай меня с Тарпейской скалы.^[30] Жанна, хочешь – умрем вместе, – ведь и это будет тоже только сон: вино, поцелуи и смерть.
   Жанна. Я сейчас заплачу…
   Лакруа. Будь добр, на минутку.

   Дантон встает и подсаживается к нему.

   Сообщение крайней важности. Я только что из клуба якобинцев. Лежандр призывал к избиению франтов и богачей. Колло д'Эрбуа требовал назвать имена. Лионцы прочли чудовищную прокламацию, с нее так и валились сгустки крови. Все это дало Робеспьеру прекрасный повод спустить собак.
   Дантон. На кого?
   Лакруа. На тебя.
   Дантон. Ого, так он все же осмелился?
   Лакруа. Они сами в панике, дрожат за собственную шкуру. Им нужно плеснуть в глаза народу такой кровью, чтобы вся Франция затрепетала, иначе Комитет общественного спасения попадет на фонарь. Им нужно отрубить очень тяжелую голову.
   Дантон. Они не посмеют.
   Лакруа(всплескивая руками). Ты спишь, ты болен? Они все посмеют. Их несет поток революции, они уничтожают все, что становится им на пути. Разве ты не понял до сих пор, что только тот овладевает революцией, кто впереди нее, кто предваряет ее замыслы, ее вожделения. Робеспьер овладел революцией, потому что он впереди нее. Он летит вперед, как голова чудовищного потока. Но ты, Дантон, остановился среди волн и надеешься, что они разобьются о твое подножке. Тебя сомнут, и опрокинут, и растопчут без сожаления. Народ выдаст тебя как отступника. Ты мертвая реликвия.
   Дантон. Народ – как дитя. Чтобы узнать, что скрыто внутри вещи, он ее разбивает. Чтобы увенчать гения, он должен его сначала замучить. Старая истина. Хочешь вина?
   Лакруа. Робеспьер построил обвинение на том, что ты, изменив республике и народу, бросился в спекуляцию и в разврат. Во время голода в Париже ты задавал пиры.
   Дантон. Во всяком обвинении есть доля истины. Вообще, Лакруа, ты говоришь сегодня, как Сократ. Ты едва не заставил меня быть серьезным. Жанна, иди сюда, оставь Геро. (Сажает Жанну на колени.) У тебя нет истинной философской мысли, девочка. Тебе нравится красивый профиль, томный взгляд, тонкие руки: от всего этого еще больнее, девочка. Чем красивее тот, кого ты любишь, тем ты больше будешь страдать. Слушай, я научу тебя, как нужно любить. Люби уходящее солнце, – оно страшное, огромное, заливает кровью полнеба, и в небе начинаются чудеса заката. Люби солнце в минуту смерти. Люби смертельно раненного льва, – перед смертью он кричит так, что далеко, далеко страусы прячут голову в песок и у крокодилов начинается нервная икота от Геро. Браво, это очень мило сказано.
   Дантон. Что? Да, я полагаю, что можно было кой-чему научиться за четыре года революции.

   Входят Камилл и Люси. Камилл подходит к Дантону и кладет руку на плечо.

   Камилл. Я только что говорил с Робеспьером. Дантон встает и идет вместе с Камиллом к Люси, целует ее руки.
   Дантон. Прекрасная Люси, гордость Парижа. Украшение республики.
   Люси. Я смертельно волнуюсь, Дантон.
   Камилл. Робеспьер мне сказал, что ради сохранения республики он пожертвует всем. Собою, братьями, друзьями.
   Люси. Он говорил холодно, сквозь зубы, он был страшно бледен.
   Камилл. Дантон, ты должен к нему пойти.
   Дантон. Мне идти к Робеспьеру. Зачем?
   Люси. Вы должны снять с себя обвинение. Вы не имеете права рисковать собой, вы не имеете права рисковать головой моего мужа.
   Камилл. Люси!
   Люси. Я говорю как женщина; быть может, это преступно. Мой муж мне дороже света, дороже республики.
   Камилл. Люси, о чем ты говоришь!
   Люси. Дантон, Дантон, спасите его! (Бросается перед ним на колени.)
   Дантон. Дорогая моя Люси, я сделаю все, только бы ваши глазки не наливались слезами.
   Люси. Благодарю, благодарю вас.
   Камилл. Ты, значит, решил увидеться с ним?
   Дантон. Я обещал твоей жене. (Возвращается к столикам.)

   Камилл и Люси уходят.

   Лакруа. Ты решил пойти к нему?
   Дантон. Да.
   Лакруа. Ты сошел с ума: тебе идти к Робеспьеру, признать свое бессилие, просить милости? Ты сам подписываешь себе смертный приговор.
   Дантон. Да, кажется. Я задушу этого человека, если он мне слишком станет противен. Где мой стакан?
   Розалия. Что с тобой, у тебя совсем холодные руки?
   Жанна. О, я что-то начинаю понимать.
   Дантон. Ровно за четверть минуты до смерти ты поймешь все. Теперь не стоит трудиться, пей. Черт возьми, сколько времени мы потеряли на глупые разговоры. Политика никогда ни к чему доброму не приводит. (Смотрит на часы.) Через час я вернусь. Девочки, ждите меня.
   Лакруа(идя за Дантоном). Могу я проводить тебя?
   Дантон. Ты хочешь занести в мемуары день и час, расположение звезд, солнца и луны, – когда свершилось историческое событие: великий Дантон взял обеими руками свою ногу и поднял ее на ступеньку дома, где жил Робеспьер. (Хохочет.)

Занавес

   Комната Робеспьера. Простая, строгая обстановка, очень чисто. Полки с книгами и рукописями. Повсюду портреты и бюсты Робеспьера. Робеспьер у письменного стола. Дантон стоит перед ним, сложив на груди руки.
 
   Робеспьер. Враги республики еще не истреблены, на место казненных появляются новые. Время успокоения еще не наступило.
   Дантон. Самообман, кровавый мираж – враги! Уничтожь все население Франции, и последний человек тебе покажется самым страшным врагом. Гильотина работает – враги плодятся. Это дьявольский круг. Террор должен кончиться.
   Робеспьер. Не только прекратить, – на один день мы не можем ослабить террора. Революция не кончена.
   Дантон. Ложь! Когда пали жирондисты и федераты,^[31] во Франции не осталось больше врагов. Революция кончена.
   Робеспьер. Когда мы отрубили головы жирондистам и федератам, – только тогда и началась революция.
   Дантон. Борьба за власть.
   Робеспьер(пожимает плечами). Ты был последним романтиком, героем парижской черни, штурмующей дворцы королей. Ты был ослеплен красными огнями народного карнавала. Да, ты любишь революцию, бунт, опьянение, кровь, факелы, лязг сабель…

   Дантон издает рычание. Разжимает руки, но вновь их стискивает на груди.

   И вот кровавый карнавал окончен, ты пресытился и устал, и ты не видишь, что в стране, пережившей праздник революции, настали трезвые и суровые будни. Начало длительной и беспощадной борьбы за действительное равенство, свободу и братство.
   Дантон. Народу нужен мир. Франция стонет от твоих теоретических формул. Ты – схоластик. Франция хочет жить.
   Робеспьер. Народу нужно изжить огромную толщу многотысячелетней несправедливости. Покуда возвышается хотя бы одна голова, народ не перестанет бороться за священное равенство. Только равенством социальным, уничтожением классов, сословий, равным распределением труда, упразднением богатств мы достигнем счастья – то есть братства, и духовного просветления – то есть свободы. Франция станет второю Спартой,^[32] но Спартой без рабов. Настанет золотой век справедливости и высшей добродетели.
   Дантон. Ты надеешься дожить до этого времени?
   Робеспьер. Нет, золотого века справедливости я не увижу.
   Дантон. Но ты веришь в него?
   Робеспьер. Да, я верю.
   Дантон (захохотал) Ты все еще веришь, что вот из этой комнаты дергаешь за ниточки марионеток революции, передвигаешь тысячелетние пласты, направляешь человеческие волны, строишь храм золотому веку. Ты постиг исторические законы, выводишь формулы, вычисляешь сроки. Математика, логика, философия! До чего самонадеян человек! Когда ты идешь по улице в чистеньком сюртучке, строгий учитель революции, обыватели показывают на тебя пальцами: «Вот великий Робеспьер, депутат из Арраса, вот Неподкупный, он отрубит головы всем булочникам и даром раздаст нам хлеб». Но – берегись! В тот час, когда ты ошибешься в формуле, в одной только цифре, и окажется, что булочников вешать не нужно, толпа тебя растерзает и наплюет тебе в кишки. Не ошибись, Робеспьер!
   Робеспьер. Ты выдаешь себя с головою: ты сердишься. Вот именно – такие люди, как ты, жадные до наслаждения, любят революцию, как любовницу, и, когда пресытились, отшвыривают ее пинком. Такие, как ты, ненавидят в революции логику и нравственную чистоту. Да, может быть, я ошибусь и погибну, но я до конца буду бороться за справедливость, я не перестану верить в высший разум революции. Мы с тобою люди различных эпох. Ты был нужен вначале. Мирабо поджег, Дантон раздул пламя революции.^[33] Тогда были нужны герои, безумцы и романтики. Но сейчас герои – это народ, нация, человечество. Личность, утверждающая себя, – преступна. Я повторяю, во имя великого равенства ты должен забыть самого себя, Дантон. Раздай богатство, подави в себе пороки и чувственность, перестань быть Дантоном. Я откровенно говорю с тобой. Твои заслуги велики. Было время, когда ты, как Атлант, взвалил на плечи Францию и вынес ее из бездны. Я следил за тобой, я многого опасался, – мои опасения оправдались. Ты лежишь сейчас, объевшись кровью и мясом, твой гений, твоя сила ушли в наслаждение пищеварения, твой дух погас. Ты утвердил самого себя. Скоро, скоро твое тело начнет издавать отвратительное зловоние. Дантон, бывают времена, когда самоутверждение – государственная измена.
   Дантон. Или ты сошел с ума, или ты пьян? Как ты говоришь со мной? Что ж, думаешь, я пришел к тебе просить пощады?
   Робеспьер. Да, Дантон, ты пришел просить пощады.
   Дантон. Я растопчу и тебя и весь Комитет, как гнилую редьку! За моей спиной вся Франция.
   Робеспьер. Ты ошибаешься. За твоей спиной…
   Дантон. Что?
   Робеспьер. За твоей спиной – палач.
   Дантон(захохотал). Палач! Ты в этом уверен? Да, ты смелый человек, Робеспьер. Слушай. Ты когда-нибудь вдумывался в слово: жизнь? Вот видишь, я хочу жить. Не мешай мне, не заставляй меня опять пачкать рук. Я не хочу больше крови, меня мутит от убийств. Ты хочешь, чтобы я не совался в твои теории, ты один хочешь быть диктатором. Будь, черт с тобой! Но оставь в покое революцию,>не вонзай глубже шпоры, ты уже и так пропорол ей брюхо.
   Робеспьер. Итак, беседа наша исчерпана. (Встает и открывает дверь.) Прошу.
   Дантон(подходит к Робеспьеру, берет его за отвороты сюртука). А ты никогда не думал, что можно гораздо проще повернуть колесо истории?
   Робеспьер(холодно). Этого ты не сделаешь.
   Дантон. Не посмею?
   Робеспьер. Да, не посмеешь.

   Входит Сен-Жюст.

   Сен-Жюст. Ты не один?

   Дантон отпускает Робеспьера.

   Робеспьер. Сен-Жюст, не уходи.
   Дантон. Мы встретимся в Конвенте. (Уходит.)
   Робеспьер(Сен-Жюсту). Ты пришел вовремя, я задыхался, это грязное животное дышало на меня похотью и гнилью. Сен-Жюст, а если скажут, что он бросал слишком большую тень на меня? Исполин, великий Дантон! Но ведь ты веришь мне? Ты понимаешь – я должен быть неумолимым.
   Сен-Жюст(холодно). Я верю тебе, Робеспьер.
   Робеспьер. Слушай, мне представляется: из его отрубленной шеи должно хлынуть столько крови, столько крови! Разве за этим я шел к власти? Я просыпаюсь на заре и слушаю, как щебечут птицы, я начинаю думать о тех безумно счастливых людях, у кого в руках будет лишь сноп и серп. Я вижу тенистые рощи, веселых детей, прекрасных женщин, мужей, идущих за плугом. И никто уже не помнит, что эти роскошные луга когда-то заливались кровью. Во имя этого мира, Сен-Жюст, я приношу в жертву самого себя. Я отрываюсь от видений, протягиваю руку, нащупываю лист бумаги, список тех, кто на сегодня должен быть казнен. Я не могу остановиться, я должен идти вперед. Каждое утро земля Франции обагряется кровью моего сердца.
   Сен-Жюст. Ты мог бы и не оправдываться передо мною.
   Робеспьер. Но даже в квартале Сент-Антуан рабочие ворчат, видя тележки с осужденными. Ожидание и ужас охватили весь город. Многие доносят на самих себя. Мы рубим головы чудовищу, на место отрубленных голов вырастают сотни новых. Контрреволюция охватила всю Францию, как чума. Взгляни любому в глаза, – искры безумия у всех, у всех. День торжества отделяют от нас трупы, трупы, трупы.
   Сен-Жюст. Ты болен, тебе нужен отдых.
   Робеспьер. Нет, промедление, остановка – гибель всему.

   Пауза.

   Но я не могу решиться.
   Сен-Жюст(резко). Дантон должен быть казнен.
   Робеспьер. Сен-Жюст, это нужно спокойно обсудить. Ведь в нем – в нем пять лет нашей революции. Я знаю, он чудовищен, но в нем весь пламень пожара, весь священный бред революции. Мы казним нашу молодость, мы порываем с прошлым. Это нужно хорошо обдумать. Сен-Жюст, он не дастся без борьбы.
   Сен-Жюст(протягивает ему лист бумаги). Прочти.
   Робеспьер. Что это?
   Сен-Жюст. Проскрипционный список.^[34]
   Робеспьер(читает). Дантон.
   Сен-Жюст. Глава заговора.
   Робеспьер. Геро де Сешель.
   Сен-Жюст. Развратник, циник. Позор революции.
   Робеспьер. Лакруа, Филиппо.
   Сен-Жюст. Растратчики и казнокрады.
   Робеспьер. Камилл, но он совсем не опасен.
   Сен-Жюст. Он болтлив.
   Робеспьер. Камилл, Камилл, прекраснейший из сынов революции.
   Сен-Жюст. Считаю его опаснейшим из всех. Он неумен, талантлив, сентиментален, влюблен в революцию, как в женщину. Он нарумянивает революцию, напяливает на нее розовые венки. Дилетант и бездельник, он больше, чем все вместе, дискредитирует власть.
   Робеспьер. Будет так. Где обвинительный акт?
   Сен-Жюст(подает рукопись). Черновик.
   Робеспьер. Хорошо, я просмотрю. Иди. Оставь меня одного.

   Сен-Жюст уходит.

   Четырнадцать человек. Неумолимы законы истории. Я лишь орудие ее суровой воли. Ужасно, ужасно, – четырнадцать человек. Камилл, Дантон, Камилл, Камилл… (Оборачивается к двери, глядит, медленно подымается. На лице ужас.) Уйди, уйди, оставь меня. Я должен, ты понял, я должен. (Схватывает проскрипционный список, скомкивает, замахивается, со стоном опускается у стола.) Я должен…

Занавес

   Бульвар. На скамейке сидит Симон с газетой. В стороне торговка продает на тележке бобы.
 
   Торговка(кричит). Арико вер! Арико, арико-ко!^[35]
   Женщина в шали. Почем за ливр?
   Торговка. Подумайте-ка сами. Вот продала на восемьсот франков, а надо купить дочери кашемиру на юбку, да чулок, да вина. Вот я все деньги и ухлопала… А нужно еще масла да соли. А хлеба вторую неделю не видим. С каждым днем все труднее жить, вот что я вам скажу.
   Женщина в шали. Моя девочка со вчерашнего дня не ела, – может быть, вы уступите немного?
   Торговка. Говорю вам – не могу. Проходите, гражданка…
   Накрашенная женщина. Все, все с голода скоро подохнут, будь я проклята.
   Хромая женщина. Вот она, ваша свобода, – умирать с голоду.
   Накрашенная женщина. И они еще запрещают заниматься нашим ремеслом. Пусть мне отрубят голову, а я буду водить к себе мужчин. Я хочу есть. Все мы сдохнем.
   Хромая женщина. Скоро, скоро придет и им черед, увидите.
   Торговка(хватает хромую за юбку). Подождите-ка, гражданка, что-то ваше лицо мне знакомо.
   Хромая женщина. Пусти, не смей меня хватать!
   Торговка. Она! – я ее знаю, это аристократка. Держите ее, граждане!
   Симон(подходит). Раскаркались, вороны! Что случилось?
   Торговка. Позовите полицейского комиссара. Я добрая республиканка. Я требую, чтобы ее арестовали. Это бывшая маркиза де Шеврез. У нее на конюшне засекли до смерти моего родственника.
   Хромая. Врешь, врешь, врешь!
   Симон. Ого, вот оно что – заговор!
   Накрашенная женщина. Врете вы все. Я не позволю трогать хромую. Она тряпичница. Тогда и меня берите вместе с ней.
   Симон. А ты кто такая?
   Накрашенная женщина. Я проститутка.
   Симон. Ах, черт вас возьми, да здесь вас целая шайка! (Машет двум появившимся солдатам милиции.) Граждане, ведите-ка их всех к комиссару.

   Шум, давка. Женщин уводят. Несколько женщин выбежали из толпы и опрокинули тележку с бобами.

   (Гражданину в парике.) Вот видишь, почему добрый республиканец должен проводить круглые сутки на улице. Каждую минуту вспыхивают контрреволюционные заговоры. А ты читал сегодняшний декрет?
   Гражданин в парике. Какой?
   Симон(развертывает газету). Нищета объявлена священной. Священная нищета! Какие времена, а? Философские времена! Благороднейшие времена!
   Гражданин с книжкой(гражданину в парике). Пьер, идем.
   Гражданин в парике. Куда?
   Гражданин с книжкой. В Конвент. Мне говорили: сегодня будет выступать Дантон. Его голова висит на волоске.
   Гражданин в парике. Что это у тебя за книга?
   Гражданин с книжкой. Анакреон. С пометками на полях. (Оглядывается, шепотом.) Собственноручными пометками короля.

   Гражданин в парике берет у него книжку. Залившись слезами, раскрывает ее и целует.

   Гражданин с книжкой. Ты сошел с ума!

   Они уходят.

   Симон. Эге, тут тоже что-то не того. (Подозрительно идет за ними.)

   У опрокинутой тележки появляется женщина в шали. Она собирает бобы. Дантон смотрит на нее, выйдя из-за деревьев.

   Женщина в шали(испуганно). Здесь, я думаю, не больше двух ливров?
   Дантон. Да, я думаю, ни в каком случае не больше двух ливров.
   Женщина в шали. Я положу ей деньги на тележку, но я положу меньше, чем она просила за два ливра. У меня больше нет денег. Моя девочка голодна. Если б вы знали, как тяжело жить.
   Дантон. Для жизни наше время приспособлено плохо. Вы правы.
   Женщина в шали. Я не жалуюсь. Разве я имею право жаловаться?
   Дантон. Вы очень красивы. Вы это знаете?
   Женщина в шали. Что вы, я так подурнела, сама себя не узнаю. Одна только моя дочка и находит меня красивой. Благодарю вас. До свидания.
   Дантон. Подождите. (Снимает с пальца и дает ей кольцо.) Возьмите.
   Женщина в шали. Но это очень ценная вещица. Я не могу взять.
   Дантон. Прошу вас взять это кольцо на память от меня. Вы вдова?
   Женщина в шали. Да, мой муж убит.
   Дантон. На войне?
   Женщина в шали. Нет. Его убили напрасно. Мой муж был поэт. Он должен был стать великим поэтом. Я ночью вытащила его тело из целой горы изрубленных трупов, а он мог быть гордостью Франции.
   Дантон. Это было в сентябре?
   Женщина в шали. Моего мужа убили в сентябрьскую резню. Убийцы будут прокляты, я знаю. Кровь их задушит. Я видела, тогда ночью они воткнули в землю факелы, сидели на трупах и пили водку, сыпали в нее порох. У них были черные, ужасные лица, этого забыть нельзя.
   Дантон. У них были черные лица?
   Женщина в шали. Они все будут прокляты. Будь проклят их вождь, чудовище!
   Дантон. Кто, кто?
   Женщина в шали. О, вы знаете его имя. Он, как сатана, простер крылья в те дни над Парижем.
   Дантон. Вы уверены, что сентябрьскую резню устроил Дантон?
   Женщина в шали(останавливается, глядит на него дико, с глухим криком отшатывается). Дантон!

   Она скрывается за деревьями, он уходит за ней. Появляются Камилл и Люси.

   Люси. Он опять с какой-то женщиной.
   Камилл. Все эти дни у него жуткое влечение к женщинам. Он сажает их на колени, рассматривает руки, шею, лицо, глаза, он точно согревается их теплотой. Посмотри, как он тяжело ступает. Как согнуты его плечи. В нем какое-то страшное оцепенение.
   Люси. Я люблю тебя, как никогда, Камилл. Я люблю тебя до слез, до отчаяния. Мне страшно, мне страшно.
   Камилл. Люби, люби меня, моя Люси. Мы никогда не разлучимся – ни здесь, ни там. (Он целует ее.)
   Люси. Солнце мое, жизнь моя!

   Входит Л а к р у а.

   Лакруа. Где Дантон? Заседание началось. Все кончено, черт возьми. Я предупреждал, он медлил, пьяница, обжора! Все кончено. Отдан приказ об аресте Дантона, меня, вас, всех… Сегодня ночью должны арестовать четырнадцать человек. Пойди и сказки ему. Я иду домой, наплевать, – смерть так смерть!

   Люси падает без чувств.

Занавес

   Там же. Вечер. Бульвар освещен светом фонаря. Сквозь деревья виден закат. На скамье сидит Дантон. Между деревьями появляется Луиза.
 
   Луиза. Это я, не бойся. (Садится около него.) Они никогда не посмеют поднять на тебя руку.
   Дантон. Я не боюсь, я сижу спокойно.
   Луиза. Сейчас была у Люси. Бедняжка плачет, умоляет Камилла пойти к Робеспьеру. Ведь они школьные товарищи. Робеспьер крестил у них маленького. Боже, мне кажется, все это – сон.
   Дантон. Да, все это – сон.
   Луиза. При мне пришел к ним какой-то незнакомый, сказал, что тебя ищут повсюду, по всему Парижу. Уедем.
   Дантон. Я не хочу прятаться. Не бежать же мне за границу. Луиза, сейчас спускалось солнце, и моя тень протянулась до конца бульвара. Я долго глядел на эту красноватую тень. Вот истинный размер моего тела. Куда же мне прятаться? Когда человек вырастает до таких размеров, он должен стоять неподвижно. Ты говоришь – сон. Как странно, я весь оцепенел, – так бывает во сне, я весь точно пророс корнями. Когда я иду, мне трудно отдирать подошвы от земли. Мне хочется только одного: лечь на землю и заснуть. Да, Люлю, нельзя отвратить нож гильотины: если назначено ему пасть, он упадет на мою шею.
   Луиза. Да хранит тебя пречистая матерь божия! Молись, молись со мной. Твой разум потемнел.
   Дантон. Когда я был маленьким, мы с матушкой становились на колени перед кроватью и молились о нашей семье, об урожае, о хромом нищем, о короле. О чем мне сейчас молиться? Я уйду в темноту, в вечную тылу. И там я не хочу ничего ни помнить, ни о чем не сожалеть. Вот сладость смерти: забыть все.
   Луиза. Ты же любишь меня хоть немного? Зачем ты отталкиваешь мою руку? Я не хочу разлучаться.
   Дантон. Меня тяготят воспоминания. Их с каждым днем все больше. Сначала они шли в одиночку, теперь бредут в моем мозгу целыми толпами. Я слышу их страшные шаги, Луиза. Это кочевые орды воспоминаний. До твоего прихода я сидел и внимал, – улицы затихали, зажигались огни. Стало так тихо, что я слышал биение моего сердца. Понемногу все громче, все торжественнее шумела кровь в моих жилах. Ее шум походил на глухой ропот толпы. Я различал в ее таинственном шуме бешеные вопли, крики, лязг стали. Я различал, как завывали голоса в моей крови: сентябрь, сентябрь! Зачем он протягивает ко мне окровавленные руки?
   Луиза. Разве ты забыл, – республика была на краю гибели.
   Дантон. Да, да, я спас республику.
   Луиза. Враги наводнили границы, двигались к Парижу.
   Дантон. Да, да, герцог Брауншвейгский и прусский король двигались к Парижу.^[36]
   Луиза. Париж был наполнен заговорщиками и предателями. Никто не мог удержать народ от кровавой расправы. В сентябре ты один взял на свою совесть спасение Франции.
   Дантон. Пять тысяч ни в чем не повинных стариков, женщин, детей было зарезано в тюрьмах. Кто выдумал, что для спасения человечества нужно залить его – его же кровью. Я не верю более ни в себя, ни в тебя, ни в день, ни в ночь, ни в правду, ни в ложь! Луиза, спаси меня.

   В глубине бульвара слышны голоса, виден свет факела.

   Луиза. Матерь божия, помилуй нас!
   Дантон. Это за мной. Идем домой, Луиза. Я не хочу быть пойманным, как уличный вор.

   Дантон и Луиза уходят. Появляется Симон, солдаты с факелами, несколько граждан.

   Симон. Клянусь гильотиной, – он где-то здесь! Я видел, как сюда пробежала его жена. Эй, Дантон! Живым или мертвым, а мы его захватим. Если он улизнет в Англию, республика погибла. Эй, Дантон!

Занавес

   Революционный трибунал. Скамьи заполняются публикой. На первом плане Фукье Тенвиль перелистывает бумаги, рядом с ним Герман.
 
   Фукье. Ты боишься Дантона?
   Герман. Он будет защищаться. С остальными справиться нетрудно.
   Фукье. А Камилл Демулен?
   Герман. Этот не страшен.
   Фукье. У него есть заслуги в прошлом. Все же он первый начал революцию.
   Герман. Он ее и кончит. Змея ужалит собственный хвост.
   Фукье(складывает бумаги в папку). В Конвенте Робеспьер победил пока что. Его речь произвела весьма сильное впечатление. Весьма.
   Герман. О чем он говорил?
   Фукье. Робеспьер говорил о чистоте принципов, о величии духа и о жертвах, которых требует революция. Когда он дошел до жертв, по скамьям пролетело веяние ужаса. Депутаты слушали в оцепенении, каждый ожидал, что будет произнесено его имя. Когда же выяснилось, что Робеспьер требует только выдачи Дантона и дантонистов, Конвент облегченно вздохнул, начались раболепные гнусные аплодисменты. Это была минута величайшей в истории подлости. Затем на трибуну вошел Сен-Жюст и с ледяным спокойствием доказал, чисто философически, что человечество в своем движении к счастью всегда перешагивает через трупы. Это так же закономерно, как явление природы. Сен-Жюст успокоил совесть Конвента, и Дантон был выдан нам головой. Вот как было дело, но все же это пока только половика победы. Дантон может до смерти напугать присяжных и увлечь на свою сторону парижские улицы. Ну-с, а если присяжные его оправдают?
   Герман. Этого нельзя допустить.
   Фукье. Ты уверен в присяжных?
   Герман. Пришлось обойти закон. Я выбрал присяжных не по жребию, а подобрал самых надежных.
   Фукье. На них можно будет положиться?
   Герман. Один глухой и свиреп, как дьявол. Двое алкоголики, – они будут дремать во все время заседания и откроют рот только для того, чтобы сказать «виновен». Еще один неудавшийся художник, голодный, озлобленный, у него принцип: из революционного трибунала одна дорога – на гильотину. Остальные также надежны.
   Фукье. Но народ, народ! Посмотри, что делается под окнами.

   Они подходят к окну. Фукье нюхает табак.

   Послушай, Герман, а что, если бы в тюрьме, скажем, случился маленький заговор?
   Герман. Заговор в тюрьме?
   Фукье. Да. Предположим, заключенные подкупают сторожей.
   Герман. Так.
   Фукье. Раздают деньги народу, чтобы вызвать в городе возмущение судебным процессом.
   Герман. Так, так.
   Фукье. Это бы могло весьма сильно поддержать наше обвинение.
   Герман. Да, ты прав.

   Входит служитель.

   Фукье. Присяжные собрались? Служитель. Присяжные все в сборе, народ ломится в двери.
   Фукье. Начнем.
   Герман(служителю). Введите судей, откройте двери.

   Скамьи быстро заполняются публикой. Появляются присяжные судьи. Члены трибунала занимают свои места.

   Гражданин в красном колпаке. Да здравствует республика, да здравствует революционный трибунал!
   Голоса в публике. Да здравствует республика! Смерть врагам республики!
   Гражданин в черной шапочке. Граждане члены революционного трибунала, мы требуем, чтобы обвиняемым был вынесен смертный приговор.
   Голоса в публике:
   – Смертный приговор тому, кто это крикнул!
   – Тише, тише!
   – Кто сказал?
   – Кто это говорит?
   – Здесь заговор!
   – Смерть заговорщикам!
   Гражданин в красном колпаке. Закрыть все двери, обыскать всех!

   Волнение, шум в публике.

   Герман(звонит в колокольчик). Введите подсудимых.

   Гул голосов, звон колокольчика. Вводят Дантона, Камилла Демулена, Лакруа, Геро, Филиппо., Вестермана и др.

   Гражданин в черной шапочке. Дантон, на, получи от честного гражданина! (Плюет в него сверху.)
   Дантон(оборачиваясь к публике). Глядите и наслаждайтесь. Редкое зрелище на скамье подсудимых.
   Гражданин в красном колпаке. Ты награбил народные деньги, – потрудись дать в них отчет.
   Голоса в публике:
   – Вор, развратник!
   – Убийца, мясник!
   – Захлебнитесь теперь в собственной крови!
   – Мы не забыли сентября. Мы не забыли сентября!
   Герман(звонит). Прошу тишины. Заседание открыто. (Обращается к Геро.) Подсудимый, ваше имя?
   Геро. Геро де Сешель.
   Герман. Возраст?
   Геро. Тридцать семь или тридцать восемь лет. История выяснит это точно после моей смерти.
   Герман. Род занятий?
   Геро. Депутат, член Конвента. Коллекционер дамских перчаток. (Садится, в публике смех.)
   Герман(Камиллу). Подсудимый, ваше имя?
   Камилл(с гневом). Ты его знаешь, негодяй!
   Фукье. Подсудимый мне лично известен, его имя Камилл Демулен.
   Камилл. Тебе-то слишком знакомо должно быть мое имя, Фукье Тенвиль. Я посадил тебя на это кресло публичным обвинителем.
   Герман. Ваш возраст?
   Камилл. Мне ровно столько лет, сколько было знаменитому санкюлоту, Иисусу Христу, в день смерти.
   Голоса в публике:
   – Браво!
   – Хорошо отвечено!
   – Эй, Герман, спроси его еще о чем-нибудь!
   Герман. Род занятий?
   Камилл (кричит в бешенстве). Революционер, патриот, народный трибун!
   Голоса в публике:
   – Браво, Камилл Демулен!
   – Он верно говорит, он наш трибун.
   – Он добрый патриот.
   Герман(звонит, Дантону). Подсудимый, ваше имя?
   Дантон. Мое имя всем здесь присутствующим хорошо известно.
   Голоса в публике:
   – Дантон, Дантон!
   Герман. Возраст?
   Дантон. Мне тридцать пять лет.
   Герман. Род занятий?
   Дантон. Министр юстиции французской республики, член Конвента, член Комитета общественной безопасности.
   Герман. Ваше местожительство?
   Дантон. Моим жилищем скоро будет ничто, мое имя будет жить в пантеоне истории.
   Голоса в публике:
   – Браво, Дантон!
   – Браво, Дантон, смелее!
   – Дантон, тряхни львиной гривой!
   – Дантон, зарычи!

   Председатель звонит.

   Камилл. Герман, спроси-ка еще, сколько у Дантона зубов во рту.

   В публике смех.

   Дантон(ударяет по балюстраде рукописью). Вот обвинительный акт. Какой-то негодяй старательно трудился очернить и оболгать мое имя. Оскорбление нанесено не мне, но революции. Всей Франции нанесена пощечина этой кучей дрянной бумаги.
   Герман. Я вас призываю к порядку. Дантон, вас обвиняют в сношении с двором Людовика Капета:^[37] вы получили деньги из личных сумм казненного короля, вас обвиняют в сообщничестве с покойным Мирабо в целях восстановления монархии, вас обвиняют в дружбе с генералом Дюмурье,^[38] вы тайно сносились с генералом, имея целью возбудить армию против Конвента и повернуть ее на Париж. Вашей задачей было восстановление конституционной монархии и возведение на престол герцога Орлеанского.
   Дантон. Все это отвратительная ложь!
   Герман. Итак, мы приступим к чтению обвинительного акта.
   Дантон. Обвинительный акт с начала до конца ложь! Я требую слова.
   Герман(звонит). Вам будет дано слово в свое время.
   Голоса в публике:
   – Пусть говорит!
   – Мы требуем, чтобы он говорил!
   – К черту формальности!
   – Долой председателя!
   – Долой революционный трибунал!
   Дантон. Пусть негодяй, оклеветавший меня, выступит открыто. Пусть явится на суд с поднятым забралом. Я не боюсь клеветы. Я не боюсь смерти. Такие люди, как я, рождаются в столетие раз, на их челе сияет печать гения. Так где же мои клеветники? Где эти тайные обвинители, наносящие удар исподтишка. Я их не вижу. (К публике.) Быть может, вы обвиняете меня в измене республике?

   Гул голосов.

   Вот обвинительный акт. Меня обвиняют в раболепстве перед двором Людовика Капета, меня обвиняют в тайных сношениях с изменником Дюмурье. О, Сен-Жюст, ты ответишь мне за эту низкую клевету.

   Аплодисменты.

   Вы покушаетесь на мою жизнь. Мой инстинкт подсказывает мне защищаться. Каждый пункт обвинительного акта я разобью, как глиняную химеру. Я вас похороню под любой из моих заслуг. Вы их забыли. Напоминаю. Когда Лафайет расстреливал вас из пушек на Марсовом поле,^[39] я объявил войну монархии. Десятого августа я ее разбил. Двадцать первого января я ее убил.^[40] Я, как перчатку, швырнул к ногам монархов Европы окровавленную голову короля.

   Бурные аплодисменты среди публики.

   Герман(звонит). Неужели вы не слышите звонка?
   Дантон. Голос человека, защищающего жизнь и честь, должен заглушить звон колокольчика. Да, в сентябре я поднял последние волны народного гнева. Народ зарычал так свирепо, что герцог Брауншвейгский в ужасе отдернул руку, уже протянутую к Парижу. Европа затрепетала. Я выковал народу оружие из золота аристократов. Две тысячи революционных батальонов я бросил на восточную границу. Кто смеет бросить в меня камень?!

   Аплодисменты, крики, в Дантона бросают цветы.

   Голоса в публике:
   – Да здравствует Дантон!
   – Да здравствует народный трибун!
   – Мы требуем освобождения!
   – Освободить, освободить Дантона!
   – Долой революционный трибунал!
   – К черту судей!
   Герман(звонит). Объявляю перерыв на десять минут.
   Дантон. Народ, ты сам будешь судить меня. Твоему суду и справедливости отдаю свою жизнь.

   Рукоплескания, крики.

Занавес

   Площадка перед зданием революционного трибунала. Третий день процесса. Обеденный перерыв, сквозь окна видно, как сторожа убирают зал суда.
 
   Симон(появляется на площадке. В окно – сторожу). Алло! Пашен.
   Сторож(выглядывая в окно). Что тебе?
   Симон. Я недурно пообедал здесь, за углом в кофейной.
   Сторож. Ну, и вари себе на здоровье, если ты сытно пообедал.
   Симон. Не в том дело, Пашен. Пропусти-ка меня, старина, в трибунал. Я хочу заранее занять местечко поближе.
   Сторож. А ведь дела-то плохи. Судьи совсем струсили, Дантон делает с ними что хочет.
   Симон. Дантон рычит так, что его слышно на другом берегу Сены. Весь народ за Дантона. Коммуна также за Дантона. Вот дела какие.
   Сторож. Получается так, что не Дантона судят, а Дантон судит революционный трибунал.
   Симон. Скажу тебе по совести, Пашен, я сам ничего больше не понимаю: за кого мне стоять, за Дантона или за Робеспьера? Дантон друг народа, и Робеспьер друг народа. И тот и другой мне очень нравятся. Но почему-то все же одному из них нужно отрубить голову. Пойми меня, Пашен, – я выпил перед обедом целых три аперитива и впал в страшную меланхолию, я не могу решить, кому из них нужно отрубить голову. Мой патриотизм сбит с толку.
   Сторож. Ну, иди, я тебя пропущу.

   Симон уходит в подъезд, и затем видно через окно, как он проходит на места для публики. На площадке появляются Колло и Фукье.

   Колло. Победа Дантона будет поражением революции. Дантон – это остановка. Это революция, ушедшая в пищеварение. Его необходимо убрать с дороги какой бы то ни было ценой, хотя бы ударом кинжала.
   Фукье(нюхает табак). Обвиняемые требуют вызова в суд депутатов Конвента и членов Комитета общественного спасения.
   Колло. Но тогда мы погибли, этого нельзя допускать!
   Фукье. Это их право. Закон бессилен отказать.
   Колло. Привлеки еще свидетелей обвинения.
   Фукье. Свидетели все уже допрошены.
   Колло. Найди новых. Заплати им денег. Мы рискуем сейчас своей головой. Плати им по тысяче франков за каждое слово.
   Фукье. Дантон все время обращается к народу.

   Возбуждение в зале и суде не поддается описанию. Судьи сидят, повесив носы, как мокрые вороны. Дантон, Камилл и Лакруа так ругаются, что женщины визжат от наслаждения.

   (Протягивает табакерку.) Прошу. Большой ошибкой было начинать этот процесс.
   Колло. Я говорил Робеспьеру, что нужно обождать. В народе еще бродят дрожжи анархии. В Париже еще не притупился вкус к переворотам и мятежам. Идея железной государственной власти еще не опирается на народные массы.
   Фукье. Что же ответил тебе на это Робеспьер?
   Колло. Робеспьер, как всегда в таких случаях, застегнул наглухо сюртук, и нос у него стал белый, как кость.
   Фукье. Может быть, он и прав.

   Входит Сен-Жюст.

   Сен-Жюст. Я тебя искал, Фукье: только что получен донос из Люксембурга. В тюрьме раскрыт заговор. Жены Дантона и Демулена организовали раздачу денег народу. Сторожа подкуплены. Готовится разгром тюрем, говорят, что здание Конвента будет взорвано.
   Колло. Мы спасены!
   Фукье. Есть свидетели?
   Сен-Жюст. Арестованы восемнадцать человек. Пока молчи обо всем. Я иду в Конвент и заставлю его спешно издать декрет, – чтобы процесс продолжался при закрытых дверях.
   Фукье (захлопывая табакерку). Да, это смертный приговор.

Занавес

   Там же через час. У решетки толпится народ. Сквозь окна видны в зале трибунала судьи, обвиняемые, часть публики.
 
   Дантон(видный во весь рост в окне). Вы должны знать правду. Франции грозит диктатура. Шайка честолюбцев и негодяев стремится набросить железную узду на республику. Смертельная опасность грозит всем вольностям, правам человека и завоеваниям революции. Я обвиняю Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и Колло д'Эрбуа в стремлении к диктатуре. Я обвиняю их в государственной измене. Они хотят утопить республику в крови, разогнать Конвент и учредить Директорию.^[41] Народ, ты требуешь хлеба, а тебе бросают головы твоих трибунов. Ты томишься жаждой, а тебя заставляют лизать кровь на ступеньках гильотины.
   Голоса в толпе:
   – Долой диктаторов!
   – Долой, долой, долой диктаторов!
   – Да здравствует Дантон!
   Отдельный голос. Он правильно говорит. Вместо вина нам дают пить кровь. Нем бросают отрубленные головы вместо хлеба.
   Женские голоса. Хлеба, хлеба, хлеба!
   Отдельные голоса. Граждане, идем разнесем трибунал! Граждане, пароль: Дантон и хлеба!
   Голоса:
   – Дантон и хлеба!
   – Дантон и хлеба!
   – Дантон и хлеба!

   Толпа напирает, несколько солдат с ружьями стараются ее оттеснить.

   Дантон(кричит судьям). Мерзавцы! Вы слышите, что кричит народ! Держите крепче свои головы.
   Камилл(кричит судьям). Мы требуем отдельной комиссии.
   Герман(звоня в колокольчик, схватившись за растрепанный парик). Я призываю вас к порядку. Имейте уважение к суду.
   Лакруа. Это не суд, а шайка подкупленных мошенников. Замолчи, негодяй.
   Камилл. Герман, поправь парик, он упадет в чернильницу.
   Геро. Гражданин председатель, именем Фемиды, перестаньте звонить, у меня лопнут уши.
   Дантон. Приказываю тебе прервать эту гнусную комедию.
   Камилл. Мы требуем прервать заседание до созыва комиссии.
   Лакруа. Прервать заседание! К черту!

   Шум, судьи растерянны, обвиняемые встают. Толпа ломится к окошкам.

   Дантон. Народ, тебя пытаются обмануть… Мы раскрыли чудовищный заговор.
   Голоса:
   – Освободить Дантона!
   – Долой предателей. Бей окна!

   В это время сквозь толпу трибунала протискивается К о л л о.

   Колло. Дорогу, дорогу, дорогу. Декрет Конвента, декрет Конвента! (Входит в зал суда.)
   Голоса в толпе:
   – Это Колло д'Эрбуа!
   – Кровопийца!
   – Он сказал – декрет Конвента.
   – Опять какая-нибудь подлость.
   – Новый заговор против народа.
   – Одна шайка. Хулиганы! Кровопийцы!
   – А мы без хлеба сидим.
   – Хлеба, хлеба, хлеба!
   – Освободить Дантона!
   Фукье(которому Колло передал бумагу). Декрет Конвента.

   Мгновенная тишина.

   Конвент постановил. Вследствие того, что в Люксембургской тюрьме обнаружен мятеж среди заключенных, вследствие того, что гражданки Люси Демулен и Луиза Дантон раздавали народу ассигнации в целях поднять восстание против правительства, вследствие того, что генерал Диллон, подкупив сторожей, сделал попытку бежать из тюрьмы и стать во главе мятежников, вследствие того, что обвиняемые по настоящему процессу принимали участие в этих преступных замыслах и неоднократно оскорбляли суд, – революционному трибуналу предписывается продолжать судоговорение без перерыва и вменяется в право лишать слова обвиняемого, буде обвиняемый не обнаружит должного уважения перед лицом закона.
   Дантон. Я протестую. Мне зажимают рот, чтобы ловчее перерезать глотку. Это не суд, это убийство!
   Камилл(судьям). Мерзавцы, мясники.
   Герман. Я вас лишаю слова.
   Камилл. Так подавись моим словом. (Швыряет скомканную рукопись в лицо Герману.)
   Герман. Я объявляю высшую меру пресечения: прошу публику очистить зал.
   Голоса в зале трибунала:
   – Позор!
   – Протестуем!
   – Не уйдем!
   – Требуем отмены декрета!
   – Позор, позор, позор!

   Солдаты очищают места для публики.

   Голоса перед трибуналом:
   – Граждане, что же это такое?
   – Какой это суд, это убийство!
   – Убейте нас, стреляйте в нас!
   – Все равно подыхать!
   – Освободить Дантона!
   Дантон(бросается к окну, протягивает руки к толпе). Граждане, братья, защитите, нас убивают!

   Взрыв голосов.

   Герман. Закрыть окна, спустить занавеси.

   Служитель оттаскивает Дантона, закрывает окна, спускает занавеси.
   В толпе смятение, драка. Отчаянные крики. Из двери наружу валит народ, бывший в зале.

   Гражданин в красном колпаке(поднявшись на фонарь). Граждане, слушайте, граждане, тише! Вы хотите знать, почему в Париже нет хлеба?
   Голоса:
   – О чем он говорит?
   – Говорит, почему в Париже нет хлеба.
   – Тише, он говорит о хлебе.
   Гражданин в красном колпаке. Я спрашиваю, почему вы помираете с голоду? А только потому, что этот изменник Дантон тайно продавал хлеб англичанам.
   Голоса. Врешь, Дантон не станет продавать хлеба англичанам.
   Гражданин в черной шапочке(забравшись на другой фонарь). Граждане, у меня есть достоверные данные, что Дантон предатель.
   Гражданин в красном колпаке. Граждане, вас едят вши. На вас, как на покойниках, истлела одежда. А вы знаете, как живет Дантон?
   Гражданин в черной шапочке. Дантон купил в Севре дворец. Дантон носит шелковое белье.
   Гражданин в красном колпаке. Дантон Жрет фазанов и купается в бургундском. Дантон кормит охотничьих собак белым хлебом.
   Голоса. О, о, о!
   Гражданин в черной шапочке. Дантон был раньше так же беден, как мы все. Дантон поехал в Бельгию и получил от герцога Орлеанского пять миллионов франков золотом.
   Голоса. О, о, о!
   Гражданин в красном колпаке. Правительство передало Дантону, как министру юстиции, на хранение бриллианты проклятой австриячки. Я спрашиваю: где эти сокровища?
   Гражданин в черной шапочке. Бриллианты австриячки вывезены в Испанию, золото продано англичанам. Дантон богат. Дантон по шею в золоте.
   Голоса. О, о, о!
   Гражданин в красном колпаке. А вы знаете, граждане, как живет Робеспьер, истинный друг народа? За пять лет он не сшил себе нового сюртука. У него две рубашки – все в заплатах. Я сам видел, как одна гражданка подарила ему носовой платок. Робеспьер с негодованием швырнул носовой платок в лицо глупой женщине. Он сказал: «Я не желаю предаваться излишествам, покуда у французского народа нет хлеба, чтобы утолить голод». И такого человека Дантон хотел очернить и бросить под нож гильотины.
   Гражданин в черной шапочке. Да здравствует Робеспьер! Голоса:
   – Да здравствует Робеспьер!
   – Да здравствует Неподкупный!
   – Да здравствует друг народа!
   Гражданин в красном колпаке. Смерть Дантону!
   Голоса:
   – Долой Дантона!
   – Смерть, смерть Дантону!

Занавес

   Тюрьма, сводчатое помещение. В глубине окно. На койках лежат Дантон, Камилл, Лакруа, Филиппо и Геро. Посредине – стол с остатками еды. Входит сторож с фонарем.
 
   Сторож. Иные перед смертью много едят и пьют, а иные ничего не едят и не пьют, а иные едят и пьют без всякого удовольствия, вспомнят, что наутро голова будет валяться в корзине, – и их тошнит, и в желудке останавливается пищеварение. (Смотрит в бутылки, в тарелки.) Эти все съели, все вино выпили. Нет, ведь, чертовы дети, сторожу оставить. Не все ли равно: натощак тебе голову отрубят, или ты набил живот свининой. (Освещает фонарем койки, считает пальцем.) Раз, два, три, четыре, пять.
   Геро(поднимает голову). Кто это?
   Сторож. Может быть, еще спрятали где-нибудь бутылку-то?
   Геро. Это ты, Диоген. Ищи, голубчик, ищи.
   Сторож. А куда спрятали-то?
   Геро. Далеко спрятано и глубоко, а завтра запрячут навсегда.
   Сторож. Ты про что это говоришь?
   Геро. Про человека, Диоген, про человека.
   Сторож. Глотка собачья, а я говорю про бутылку.
   Геро. Мы выпили все вино до последней капли и уходим с пиршества с такой легкой головой, будто ее и нет на плечах.
   Сторож. Ну, ладно, спите, чертовы дети.

   Вдалеке звонят часы.

   Три часа, скоро за вами придут. (Уходит, замкнув за собою дверь.)
   Лакруа. Я весь съеден.
   Геро. Ты не спал?
   Лакруа. Здесь необыкновенное количество насекомых. Невыносимо!
   Геро. С завтрашнего дня нас будут кушать насекомые другой породы.
   Лакруа. Черви? Да.

   В окне показывается луна, тюрьма озаряется ее светом.

   Геро. Мы взошли на палубу таинственного корабля. Паруса уже распущены. Мы полетим по этим голубым волнам. Родная земля задернется туманом и уйдет навсегда. Это неизбежно и очень грустно, но что ж поделаешь. Мы все лишь на короткое время посещаем нашу прекрасную планету.
   Лакруа. Я боюсь не смерти, но боли. Говорят, эта сотая секунды, когда нож гильотины перерезывает шею, – исступленно мучительна и долга, как вечность. Какое было бы счастье – достать яду.
   Филиппо. Молчите, я хочу спать.
   Геро. Когда я был маленьким, я часто видел сон: плыву в фантастическом корабле по лунному свету.
   Филиппо. Если бы можно было избавиться от насекомых!
   Лакруа. Это ужасно!
   Филиппо. Республика – это просто мясная лавка! Нас устраняют, – превосходно! Но кто останется? Народ без вождей, страна без головы, – одно брюхо. Ради бога, хотя бы намек на здравый смысл в нашей казни. Мучительна бесцельность. Разве только одно, что Робеспьер протянет еще лишних два-три месяца, но и он попадет под нож. Весь цвет страны, весь гений народа срезан. Торжествуйте, лавочники!.. Торжествуйте, мещане!..
   Лакруа. Замолчи, не все ли тебе равно теперь, – поздно, поздно.
   Геро. Одно хорошо. Там мы будем молчать. Это меня примиряет со смертью. Тихо и прилично. Лакруа, не тащи с меня одеяло. Откуда-то страшно дует. Я бы не хотел, чтобы к утру распух нос. Камилл слезает с койки и идет к окну и на подоконнике пишет письмо.
   Филиппо. Пять лет мы летим по стеклянной плоскости в бездну. Ни секунды остановки. Какое ничтожество, какое возомнившее о себе ничтожество человек!
   Лакруа. Приближаются палачи, бросаются на тебя, как на зверя… «Правосудие совершено!» Это ужасно.
   Дантон. Они посмеют отрубить мне голову! Невероятно! (Встает с койки и ходит из угла в угол.) Лакруа, ты можешь понять это во всю силу разума?
   Лакруа. Мне тошно. Я слишком много съел, пища стоит комом в желудке.
   Геро. Жонглеры, цирковые акробаты, жокеи никогда не едят много перед выступлением. Плотный желудок тянет к земле и мешает делать чистые сальто-мортале.
   Филиппо. Сальто-мортале! Сначала нужно научиться ходить по земле, а Франция сразу начала прыжки смерти.
   Дантон. Я перестану быть! Завтра во Франции не будет Дантона! Но ведь никто из них не понимает, как нужно управлять страной. Какое ликование подымется в Англии: французы сошли с ума! (Берется за дверную решетку и потрясает ее.) Французы сошли с ума! Эй, французы! Революция сошла с ума!
   Голос из соседней камеры. Не мешайте мне спать.
   Геро(вскакивает с койки). Дантон, подожди. Кто там говорит за стеной? Что?
   Голос за стеной. Не мешайте мне спать.
   Геро. Это он! Это голос Андре Шенье!^[42]
   Филиппо. Быть этого не может! Андре Шенье брошен в тюрьму?
   Дантон. Робеспьер давно уже внес его в проскрипционный список. Его арестовали на прошлой неделе, ночью, около отеля Буленвилье. Они арестовали бы Вольтера и Руссо. Казнить обыкновенных людей – старо и скучно. Вали их в известковую яму хоть десятками, а вот поднять над эшафотом голову национального гения, – о, такую роскошь может позволить себе не каждый народ. Завтра, завтра – веселый день для парижан. Подумайте, какой обмен впечатлениями за рюмкой аперитива. А вы видели, как Дантон всходил на эшафот? Великолепная фигура! Как он откинул гриву и оглядел площадь, брезгливо поморщился и лег, и – хрясть! отскочил мячик от плеч.
   Геро. В особенности будут довольны женщины. Завтра ночью они увидят тебя во сне. Завтра ночью сто тысяч молоденьких парижанок изменят мужьям с твоею тенью. В одну ночь сто тысяч любовниц, – недурно, Дантон! (Щелкает пальцами.)
   Лакруа. Тише… Стойте…

   Бьют часы.

   Филиппо. Половина четвертого.
   Дантон. Я выхожу из тележки на эшафот. Впереди два столба, между ними доска с круглой дырой, в эту дыру я должен просунуть голову. Тридцать пять лет я жил, любил, наслаждался, потрясал мир. Я поднялся выше всех – только для того, чтобы последним усилием просунуть голову в эту дыру, не шире моей шеи. Ворота из жизни в небытие! Стоило устраивать революцию. Стоило создавать человека, стоило создавать эту дурацкую землю!
   Геро. Я высчитал. Из моего тела получится все же горсточка чернозема, на ней вырастет артишок.
   Камилл(у окна). Люсиль, Люсиль, дорогая моя Люсиль. (Склоняется головой на лист письма и плачет.)
   Геро. Ну, дело дошло до слез. (Вытаскивает из-под подушки книгу, раскрывает ее и углубляется в чтение.)
   Дантон(тихо). Мерзавцы, мерзавцы!
   Лакруа. Если бы знать, что там, за смертью?
   Филиппо. Дурной сон, бред, сумасшествие!
   Дантон. Что там, за смертью? Плевать. Во всяком случае, я хорошо воспользовался жизнью. Наделал много шуму на земле, выпил много вина. Да, может быть, это мудро, что я ухожу вовремя. (Подходит к Камиллу.) Не нужно плакать. Ты пишешь Люси? А я в эти дни ни разу не вспомнил о моей жене. Бедняжка, она беременна. Не плачь, прочти мне.
   Камилл(читает). «Благодетельный сон сократил мои мучения. Небо сжалилось надо мной. Я видел тебя во сне, Люси. Я целовал твои руки, твои губы, твое заплаканное лицо. Я проснулся со стоном, и вот снова в тюрьме. В окошко светит холодная луна. Боже, какой там холод! Какой холод! Люсиль, Люсиль, где ты?» (Зарыдал.)
   Дантон. Ну, ну.
   Камилл. «Умоляю тебя, – если ты увидишь завтра, как меня повезут, молчи, не разорви мне сердце, не кричи, стисни зубы. Ты должна жить ради нашего ребенка. Говори ему обо мне. Говори, что я хотел великого счастья. Я хотел такой республики, которую обожал бы весь мир. Я умираю, Люси. Я верю, что есть бог. За мою любовь, за мои страдания господь простит меня. Я верю, там я увижусь с тобою, Люси. Прощай, моя жизнь, моя радость, мое божество. Прощай, Люсиль, моя Люсиль, моя дорогая Люсиль. Я чувствую, как убегает берег жизни, но мои связанные руки еще обнимают тебя, и моя отделенная от туловища голова не отводит от тебя потухших глаз, Люси».
   Дантон. У нас не осталось вина?

   Сильный стук в дверь.

   Лакруа. Кто там? Палач?
   Дантон. Пришли за нами, простимся. Прощай, Камилл, будь мужественен.
   Геро(захлопывая книгу). Пора в путь.

   Дверь раскрывается, входит тюремщик с фонарем, солдаты и палач.

Занавес

   Дождливое утро. Часть площади. Кучки любопытствующих. У стены стоит Люси, закрыв голову черной шалью. У ног ее – Луиза, – спрятав голову ей в колени. В глубине – эшафот гильотины. Появляется Симон.
 
   Симон. Везут, везут.

   В толпе волнение, сдержанный гул голосов. Луиза стремительно поднимается, озирается. Люси снова прижимает ее голову к груди. Слышен приближающийся грохот колес. Вбегают Жанна и Розалия. Где-то запели карманьолу и сейчас же оборвали.

   Граждане, правосудие совершается. Враги революции сложат головы. Запомните эту минуту. Глаза всего света в эту минуту устремлены туда. (Указывает на эшафот.) Вон на те два столба с блестящим лезвием. Вы знаете, что означают эти два столба и лезвие. Это суровый ангел истории, это мститель времен, гений человечества. Эта машина вышла из небытия, чтобы, как огненный ангел, вести французский народ к бессмертной славе. Ее вид прост и страшен: два столба и лезвие. Вглядитесь, вглядитесь в нее хорошенько. Она прекрасна. От нее идут ослепительные лучи. Вы ослепнете, если будете долго глядеть на нее. С ее помоста струятся молоко и мед. Ее подножие из печеного хлеба. Она стоит на золоте, на грудах золота. Она сияет, как солнце.

   Грохот колес приближается.

   Жанна. Везут, везут!
   Розалия. Я боюсь, уйдем.
   Жанна. Молчи. Смотри – вот они.

   Появляется тележка с осужденными. У всех – связаны руки за спиной. Тележка сквозь молча раздвинувшийся народ подъезжает к эшафоту. Вокруг него становятся солдаты со штыками. Люси молча протягивает руки к тележке.

   Прощай, Дантон!

   Розалия громко плачет. Дантон первый выходит из тележки на эшафот, отталкивает палача.

   Дантон. Французы, я оставляю вам мою славу. А ты, палач, хорошенько покажи мою голову народу, она стоит этого.

   Громко затрещали барабаны. Шум голосов. Осужденные выходят из тележки на эшафот. Камилл протягивает руки, ища в толпе Люси. Глухой удар ножа. Трещат барабаны.

КОНЕЦ

Действующие лица

   Председатель Чрезвычайной следственной комиссии.
   Вырубова Анна Александровна.
   Лакей Вырубовой.
   Князь Андроников, авантюрист.
   Феликс князь Юсупов, паж.
   Барышня.
   Протопопов.
   Сестра милосердия.
   Адъютант, поручик С.
   Царь Николай Второй.
   Царица Александра Федоровна.
   Распутин Григорий Ефимович.
   Копейкин } сыщики.
   Скворцов
   Дуня, кухарка Распутина.
   Швейцариха.
   Монах.
   Симанович, биржевой делец.
   Добровольский.
   Штюрмер, председатель Совета министров.
   Генерал Алексеев.
   Дежурный офицер.
   Генерал Пустовойтенко.
   Трепов, председатель Совета министров.
   Великий князь Дмитрий Павлович.
   Пуришкевич.
   Рубинштейн, известный биржевой воротила.
   Лазаверт, доктор.
   Лакей Александры Федоровны.
   Хибалов, комендант Петрограда.
   Комендант тюрьмы. Военные агенты. Цыганки и цыгане. Рабочие.

   Маленькая комната в Трубецком бастионе, 6 мая 1917 года. У стола – председатель и члены Чрезвычайной следственной комиссии.
 
   Председатель. Сейчас мы прикоснемся к тому главному и тайному центру, где в последние месяцы императорского режима делалась внутренняя политика. Этот центр – кучка изуверов и авантюристов, – я говорю о Вырубовой, Распутине, министре внутренних дел Протопопове, министре юстиции Добровольском, аферисте князе Андроникове, журналисте-охраннике Манасевиче-Мануйлове, банкире Дмитрии Рубинштейне, ювелире Симановиче и так далее, – эта пестрая компания возглавлялась императрицей Александрой Федоровной. Система царской власти позволила им взять вожжи управления империей. Они сажали на посты нужных им министров. Они перетасовали Государственный совет. Они подготовляли уничтожение Государственной думы путем периодического ее разгона. Они деятельно вмешивались в дела ставки верховного главнокомандующего. Они сносились с агентами германской контрразведки. Они выписывали колдунов и хиромантов. Страна истекала кровью. Революция уже повисла над Петроградом, – они же занимались гаданиями и сверхъестественными чудесами, – в распаленном чаду половой психопатии, изуверства, шарлатанства и уголовщины подготовляли то, что нам еще не вполне известно. Мы знаем лишь отдельные куски этой мрачной картины. Сегодняшний допрос должен соединить их в одно целое. Сейчас мы допросим одно из главных действующих лиц этого тайного центра, распоряжавшегося жизнью и смертью ставосьмидесяти-миллионного русского народа… Введите ее!

   Комендант вводит Вырубову. Это полная, с круглым лицом, светлая шатенка. Простоватое выражение. Одета в голубое платье.

   Председатель. Вас зовут Анна Александровна Вырубова?
   Вырубова. Да.
   Председатель. Садитесь. Вы – перед лицом Чрезвычайной следственной комиссии, которая учреждена для расследования противозаконных действий высших должностных лиц старого режима. Вы обязаны честно и откровенно ответить на все поставленные вам вопросы. Сколько вам лет?
   Вырубова. Тридцать два.
   Председатель. Вы сделались фрейлиной большого двора десять лет тому назад?
   Вырубова. Я вышла замуж в тысяча девятьсот седьмом году, значит, – сколько же это будет?
   Председатель. Когда вы сделались фрейлиной, вы сразу вступили в близкие отношения с царской семьей?
   Вырубова. Что вы, милый!..
   Председатель. Вы не станете отрицать, – в последние годы вы были в тесной дружбе с царской семьей, в особенности с императрицей.
   Вырубова. Конечно, встречались.
   Председатель. Как часто?
   Вырубова. Ну, они меня звали. Бывали у меня. Вы думаете – жизнь при дворе легка? Совсем не легка. Правдивому человеку трудно жить при дворе. Я была проста, так что эти десять лет ничего кроме горя, при дворе не видала.
   Председатель. На какой почве произошло ваше сближение с императрицей?
   Вырубова. Мы вместе брали уроки пения. У нее был низкий голос, у меня высокий, так что это подошло. Затем брали уроки рисования. Шили, читали. (Смеется.) Разговаривали.
   Председатель. Когда и при каких обстоятельствах в эту вашу жизнь вошел Распутин?
   Вырубова. Я увидела его у великого князя Николая Николаевича.
   Председатель. У бывшего верховного главнокомандующего?
   Вырубова. Да, да… Епископ Феофан привел к ним интересного странника, который ясновидящий. Все были поражены.
   Председатель. Чем именно все были поражены?
   Вырубова. Очень просто. У великого князя заболела собака. Он приказал ветеринару, чтобы она выздоровела. Собака была безнадежна. Ветеринар в отчаянии обратился к этому страннику. Тогда странник заговорил собаку, и она выздоровела. Все тогда говорили, что это – чудо.
   Председатель. Этот странник и был Распутин?
   Вырубова. Распутин.
   Председатель. С этого чуда, исцеления собаки, и начинается влияние Распутина на царскую семью?
   Вырубова. Там многое еще было. Например, когда наследник бывал болен, – государь и государыня посылали за Распутиным, просили его помолиться. Наследник так часто бывал болен.
   Председатель. Не говорил Распутин, что его жизнь как-то особенно связана с жизнью царской семьи?
   Вырубова. Он видел пророческий сон и постоянно говорил: «Помните, покуда я жив, папашке с мамашкой нечего бояться».
   Председатель. Кто это – папашка?
   Вырубова. Так он называл государя – отца земли русской.
   Председатель. А мамашка?
   Вырубова. Императрица.
   Председатель. Бывшие царь и царица верили в это пророчество?
   Вырубова. Они считали Распутина божьим человеком, посланным им богом, верили, что его устами говорит бог.
   Председатель. Вы никогда не слышали, что Распутин – хлыст?
   Вырубова. Что вы! Мне он никогда не говорил ничего подобного. Мне он много рассказывал про свои путешествия, – массу. В Иерусалиме, еще не знаю где, – по всей России он ходил в веригах, пешком. Он же странник.
   Председатель. Однако он в Петербурге ходил в шелковых рубашках и вериг не носил.
   Вырубова. Да, ему всё дамы шили. Хотя, мне кажется, он носил что-то такое.
   Председатель. Почему вам это кажется?..
   Вырубова. Он говорил, что у него все тело болит…
   Председатель. Может быть, у него болело от – кутежей. Вы знали про его кутежи с цыганами, про пьянство, разврат?
   Вырубова. Это неправда. У него было призвание снимать с людей страсти. Вот и в Тобольске, когда он семерых фрейлин заставил себя в бане мыть. Об этом так много писали в газетах. Ужасно неприятно.
   Председатель. Нас интересуют ваши отношения к Распутину. Как часто вы с ним встречались?
   Вырубова. У меня никаких отношений с ним не было. Во-первых, вы же знаете, ведь никакая женщина не согласилась бы любить его, ведь он старый человек. Сколько же ему было? Лет пятьдесят, я думаю.
   Председатель(показывает тетрадь). Это ваша тетрадочка, вы писали?
   Вырубова. Это, вероятно, что-то старое. Председатель. А новее у вас ничего нет? Вырубова. Нет.
   Председатель. Здесь записаны телеграммы. Телеграмма Распутина: «Не забудь владыке за гулянку по Костроме, пусть носит. Духом радостно молюсь и целую тебя». Что это значит: «Не забудь владыке за гулянку по Костроме, пусть носит»?
   Вырубова. Ах, это про епископа Варнаву.
   Председатель. Очевидно, Распутин ему за хорошее угощение в Костроме просит пожаловать наперсный крест и обращается к вам, чтобы вы помогли Варнава получил крест?
   Вырубова. Получил.
   Председатель. «Духом радостно молюсь и целую тебя». Разве вы позволяли Распутину целовать себя?
   Вырубова. У него был такой обычай. Он всех целовал три раза, христосовался.
   Председатель. А вы не замечали в этом страннике никаких особенностей, – может быть, он целовал вас не три раза, а много больше?
   Вырубова. Что вы, он был такой неаппетитный.
   Председатель. Телеграмма от Распутина: «Старикашку пусть бог судит, – никуда не годится, убрать бы». Кто это – «старикашка»?
   Вырубова. Штюрмер, председатель Совета министров.
   Председатель. Распутин требует его смещения. Оказывается, этот странник занимался немного и политикой.
   Вырубова. Говорили что-то. Со мной он никогда не занимался политикой.
   Председатель. А вы сами политикой никогда не занимались?
   Вырубова. Я?
   Председатель. Вы никогда не проводили высочайших докладов?
   Пауза. Вы никогда не устраивали министров?

   Пауза.

   Вы никогда не сводили императрицу с министрами?
   Вырубова. Я даю честное слово, что не делала ничего подобного.
   Председатель. Вы лучше честного слова не давайте.

   Пауза.

   Еще телеграмма от Распутина, от 2 ноября 1916 года. Из Петрограда. Срочно. Вырубовой. Поезд ее величества. Ставка главнокомандующего. «Калинин пускай пробудет только сутки. Не задерживайте его никак дольше». Кто это «Калинин»?
   Вырубова. Кого-то Распутин так называл. Кто-то из этих господ. Кажется – Протопопов.
   Председатель. Почему вам об этом телеграфирует Распутин?
   Вырубова. Соскучился, должно быть, без него. Распутин очень любил Протопопова.
   Председатель. Вам известно, что Распутин через ваше посредство провел Протопопова в министры?
   Вырубова. Это, кажется, не через меня. Когда Протопопов приехал из-за границы, им очень увлекались при дворе государыни. Потом он поехал в ставку, и там государь его назначил.
   Председатель. А вам известно, что эта телеграмма от второго ноября послана в то время, когда Государственная дума была в острой борьбе с Протопоповым и требовала его смещения? Распутин в этих телеграммах на ваше имя настаивал на том, чтобы вы и Александра Федоровна поддержали Протопопова в ставке.
   Вырубова. Ужас что такое! Я же вам и говорю – ко мне все лезли со всякими просьбами.
   Председатель. Вы знаете дело Манасевича-Мануйлова, который совершил преступление?
   Вырубова. Отчаянный человек, гадкий человек. Председатель. Но вы принимали участие в том, чтобы Манасевича-Мануйлова не судили.
   Вырубова. Меня так просила какая-то дама. Валялась в ногах. Она подала какое-то прошение. Я передала, больше ничего.
   Председатель. Манасевича-Мануйлова судили и осудили, но, после того как вы передали прошение, министр юстиции получил шифрованную телеграмму от императора, и Манасевич-Мануйлов был выпущен на свободу.
   Вырубова. Разве? Очень странно. Председатель. Перед назначением Штюрмера министром внутренних дел вы не звонили Распутину по телефону, спрашивая у него, кого назначить министром внутренних дел?
   Вырубова. Никогда в жизни. Зачем? Они сами без меня могли назначить.
   Председатель. Однако у нас имеются сведения из охранного отделения, что вы звонили.
   Вырубова. У Распутина всегда на лестнице сыщики дежурили из охранного. В дом лезли. Он с ними даже чай пил. Они и кошек у него отравили. И писали они всякие глупости в охранное.
   Председатель. А Добровольского не вы устроили министром юстиции?
   Вырубова. Я его даже и не знала… Тоже – ужасный, препротивный…
   Председатель. У вас в маленьком домике было свидание Добровольского с императрицей. Через три дня Добровольский был назначен министром.
   Вырубова. Это князь Андроников подстроил, такой препротивный, он ко всем министрам лез, и ко мне лез, всякие конфекты посылал, врал…
   Председатель. Теперь позвольте поставить вопрос прямо. Между Распутиным и Александрой Федоровной вы служили передаточным звеном. По рассуждению Распутина, имевшего неограниченное влияние на императрицу, назначались министры, убирались непригодные, подбирался определенный состав высших должностных лиц. Для чего все это делалось, какая была цель?
   Вырубова. Какая цель?
   Председатель. Из предыдущих допросов нам известно, что в последнее время Распутин упирал на то, что. «царь негож», «папашка ничего не понимает». Нет ли связи с переменами в министерствах и мыслью, что Александра Федоровна должна быть Екатериной Второй?

   Вырубова молчит, моргает.

   Не шла ли речь о низвержении Николая Второго и о регентстве Александры Федоровны?..
   Вырубова. Ой, милый, право, ничего не знаю…
   Председатель(кладет перед собой пакет). Эти документы вам знакомы?.. Ну, а теперь говорите всю правду…

   Вырубова закрывает лицо руками. Темнота.