^
Начало
Установить закладку
+ Настройки
14 | 16 | 18 | 20 | 22 | 24
Ширина текста:
50% | 60% | 70% | 80% | 90% | 100%
Шрифт:
Цвет текста:
Установить
Цвет фона:
Установить
Сбросить настройки
От авторов
Древний Ближний Восток
Порождения Геи
Дети Ехидны
Подданные Посейдона
Жители Ойкумены
Животным, о которых мы знаем прежде всего со слов путешественников и ученых, и будет посвящена настоящая глава. Античные ученые, равно как и путешественники, в основном писали свои труды не раньше пятого века до н.э.; к этому времени греки, а потом и римляне уже достаточно хорошо представляли себе окружающий мир и прекрасно знали, какие существа водятся в Греции, Италии и вообще в окрестностях Средиземноморья, а какие нет. Поэтому все животные, которые могли поразить их воображение, теперь должны были обитать на дальних окраинах Ойкумены — что они, судя по сохранившимся документам, и делали.
Драконы (они же — крылатые змеи) водились по окраинам известного грекам мира во множестве. В пятом веке до н.э. Геродот писал: «Есть в Аравии местность, расположенная примерно около города Буто. Туда я ездил, чтобы разузнать о крылатых змеях. Прибыв на место, я увидел кости и хребты в несметном количестве. Целые кучи змеиных хребтов лежали там — большие, поменьше и совсем маленькие; их было очень много. Местность, где лежат кучи костей, имеет вот какой вид: это узкий проход, ведущий из горных теснин в обширную равнину. Равнина же эта примыкает к египетской равнине. Существует сказание, что с наступлением весны крылатые змеи летят из Аравии в Египет».
Об аравийских летающих змеях (называя их почему-то сиренами) на рубеже шестого и седьмого веков писал опиравшийся на античные источники энциклопедист Исидор Севильский: «Они передвигаются быстрее лошадей, а по слухам, еще и летают. Яд их таков, что смерть настигает укушенного раньше, чем боль».
Жившей в первом веке н.э. Марк Анней Лукан в поэме «Фарсалия» описал ливийских драконов, которые, как и прочие местные змеи, возникли из капель крови, упавших на землю, когда над Ливией пролетал Персей с отрубленной головой горгоны Медузы. Лукан отличает их от драконов, обитающих в других землях, — почему-то он считает европейских и азиатских драконов существами сугубо мирными и к тому же бескрылыми (хотя, как мы уже писали, в Греции были известны и крылатые драконы). Автор «Фарсалии» пишет:
Гай Юлий Солин в своем составленном в третьем веке «Собрании достопамятных сведений» оставил подробную информацию о чудовищах, водившихся в центральной части Эфиопии: «Среди этих раскаленных, опаляющим зноем хребтов водится множество драконов. У настоящих драконов небольшая пасть, которая не может раскрыться для укуса. Кроме того, на морде у них имеются узкие отверстия, через которые они дышат и выпускают язык. Дело в том, что сила у них не в зубах, а в хвосте, так что они причиняют вред больше ударом, чем укусом. В головном мозге драконов находят драконий камень. Правда, камнем он будет только в том случае, если его извлекут из живого дракона. Если же змей уже умер, то камень теряет твердость и исчезает. Камень этот особенно ценят восточные цари, поскольку из-за его твердости в нем нельзя произвести никаких поправок, так что — и это говорит о его особом благородстве — он сияет своей естественной красотой».
Вы же, везде на земле божества, ползущие мирно,
С телом блестящим своим в золотых отливах — драконы —
Африка знойная вас смертоносными делает: вьетесь
В воздухе вы на крылах и, стада преследуя, часто
Даже могучих быков в объятиях душите грозных.
Слон не спасется от вас; вы всем посылаете гибель,
И для того, чтобы убить, не нуждаетесь вовсе в отраве.
Из сообщения Солина можно сделать вывод, что эфиопские драконы отличались от обычных змей (как, впрочем, и от других драконов) способом питания: они не охотились, а подбирали корм, лежащий на земле. Гай Юлий пишет: «Охотники исключительной отваги выслеживают убежища этих змей. Затем, дождавшись, когда они отправятся на поиски корма, охотники стремительно бегут перед ними и разбрасывают сонное зелье. Когда, отведав зелья, драконы засыпают, охотники отрезают им головы и уносят как награду за свою отчаянную храбрость».
Страбон (ссылаясь на побывавшего в Индии в начале третьего века до н.э. дипломата Мегасфена) сообщает об индийских летающих змеях. Существа эти, по мнению знаменитого географа, не велики и достигают всего двух локтей в длину. Но зато они в полете испускают «капли мочи или даже пота, что вызывает нагноение кожи у всякого, кто не уберегся от этого».
Позднее информацию о крылатых чудовищах Индии и Эфиопии подтвердил Исидор Севильский (хотя он и расходится со Страбоном по поводу их размеров): «Дракон больше всех гадов или даже всех животных на Земле… Он часто, покинув пещеры, носится в воздухе, возмущая его. У дракона есть гребешок, небольшой рот и узкие отверстия, через которые он вдыхает воздух и высовывает язык. Сила его не в зубах, а в хвосте, и вред он наносит скорее ударами, нежели укусами. В отношении яда он безвреден, но для причинения смерти яд ему не нужен, так как он убивает жертву сдавливанием. Из-за этого даже слон подвержен опасности, несмотря на величину тела. Ведь, спрятавшись у тропинок, по которым обычно ходят слоны, дракон обвивается узлами вокруг их голеней и убивает удушьем. Рождаются драконы в Эфиопии и Индии в самый зной середины лета».
Известен случай из времен Первой Пунической войны (третий век до н.э.), когда с гигантским драконом, обитавшим на территории нынешнего Туниса, пришлось сражаться всему римскому войску. Авл Геллий, создавший во втором веке н.э. историко-культурологическое сочинение «Аттические ночи», пишет, как консул Атилий Регул, «разбив лагерь на реке Баграде, выдержал длительный и жестокий бой с одним змеем невиданного размера, обитавшим в этих местах, осаждая его при великом содействии всего войска с помощью баллист и катапульт, и, убив его, отослал кожу, длиной в сто двадцать футов (35,4 метра. — О. И.) в Рим».
Исидор рассказывает и еще об одной замечательной летающей змее, называемой якул. Якулы летают без помощи крыльев — «они взбираются на деревья и, когда какое-нибудь животное попадается навстречу, бросаются на него сверху и убивают». Интересно, что убивают якулы не с помощью яда — они пронзают жертву своим телом, как копьем. Известно, что при переходе римского войска через североафриканские пустыни в первом веке до н.э. от нападения якула погиб римский воин по имени Павел, — по крайней мере, его смерть подробно описывает Лукан в «Фарсалии». Правда, сам Лукан при гибели злосчастного Павла не присутствовал — он в те героические годы еще лежал в пеленках. Но от этого его поэма не стала менее убедительной:
Кроме того, по словам Лукана, римские воины познакомились в Африке и с двухголовой змеей, амфисбеной. Впрочем, об этом примечательном существе писали многие античные авторы. Ее упоминает Плиний в своей «Естественной истории» — он сообщает, что у амфисбены есть вторая голова, на хвосте, «как если бы одного рта было мало для испускания всего ее яда». Элиан в «Рассказах о животных» говорит, что, когда амфисбена ползет, она переднюю голову использует по прямому назначению (имеется в виду не мышление, а движение), вторую же использует как хвост. Если же направление движения меняется на противоположное, меняются и функции голов. Исидор пишет, что амфисбена «двигается в обе стороны, перемещая тело круговыми движениями». Авторы настоящей книги не вполне поняли, что имел в виду энциклопедист и как именно передвигается знаменитая змея. Но возможно, именно это сообщение привело к распространившемуся позднее мнению, что амфисбена засовывает одну голову в рот второй и катится, как обруч. Исидор же утверждает, что «она одна из всех змей подвергает себя воздействию холода, первой появляясь после зимы». Это сообщение тоже не вполне понятно, поскольку амфисбена, судя по информации Лукана, обитает в Ливии (в Античности так называли Северную Африку, исключая Египет), где «подвергать себя воздействию холода» весьма затруднительно — средняя температура воздуха в Ливийской пустыне в январе составляет 12 — 14°С. Впрочем, неподалеку, в Сахаре, в горных массивах зарегистрированы температуры до -18°С. Подобно остальным змеям, амфисбена время от времени сбрасывает старую кожу — Элиан пишет, что кожа эта, если ею обернуть дорожный посох, отгоняет всех змей, а также и других существ, которые убивают не укусами, а ударами.
Бросившись издалека, со ствола иссохшего дуба,
Сразу вонзилась змея (что «копьем» зовет африканец):
Павлу она прошла сквозь главу, виски пронизавши.
Яд ни при чем: мгновенную смерть нанесла ему рана.
Одной из самых знаменитых мифических змей, водившихся в Ливии, был василиск, которого Исидор называл «царем змей», а Солин — «пагубой, равной которой нет на земле». В те времена он еще не приобрел ни петушиной головы, ни жабьего тела, ни крыльев, ни ног (от четырех до восьми), которые позднее появятся у средневековых василисков. По описанию Плиния, это была небольшая змейка, около тридцати сантиметров длиной, с ярко-белой отметиной на голове, напоминающей диадему. Обитала она в Киренаике (северо-восток современной Ливии) и славилась исключительно сильным ядом. Плиний рассказывает, как однажды всадник пронзил василиска копьем и яд, поднявшись по древку, убил не только человека, но и лошадь. Подобную историю передает и Лукан: римский воин, ударивший василиска копьем, был вынужден немедленно отсечь себе руку возле плеча.
Солин писал о василиске: «Он несет с собой гибель не только человеку и другим животным, но и самой земле, которую это чудовище отравляет и сжигает повсюду, где обитает. Таким образом, василиск уничтожает траву, губит деревья, портит даже сам воздух, так что ни одна птица не может пролететь по воздуху, отравленному губительным дыханием. Когда василиск передвигается, половина его тела ползет по земле, а другая половина круто задрана вверх. Шипения василиска страшатся даже змеи, так что, заслышав его, они поспешно скрываются. Зверь не касается, птица не клюет того животного, что погибло от укуса василиска. Однако над василисками все же берут верх ласки, которых приносят туда люди, запуская их прямо в трещины, в которых они скрываются. Но и мертвый василиск остается ядовитым. Поэтому жители Пергама (город в Малой Азии. — О.И.) покупали их за большие деньги, чтобы в храм… не проникали ни пауки, ни птицы».
Несмотря на свою сверхъестественную ядовитость, василиск уже в античные времена имел и другую, столь же опасную особенность: убивать взглядом. Лукан называл его «царь безграничных пустынь — василиск, и без яда губящий». Исидор писал: «Под его взглядом ни одна птица не пролетит невредимо, но как бы далеко она ни была, погибнет в его пасти».
Античные авторы не сообщают о способах борьбы с василисками (кроме использования ласок). Но позднее, в Средние века, было достоверно известно, что василиск погибает, увидев свое отражение в зеркале. Смертельным для него был также взгляд или крик петуха. Впрочем, как мы уже писали, средневековые василиски отличались другим строением тела, и сегодня уже трудно сказать, могли ли воины Катона, пересекавшие Ливийскую пустыню, спастись от василисков, если бы сообразили взять с собой петухов. Что же касается зеркал, то античные зеркала изготовлялись из полированного металла, без использования стекла, и отличались низким качеством, поэтому они, возможно, и не оказали бы на животных никакого действия.
Первые ливийские василиски появились на свет, судя по сообщению Лукана, из крови Медузы. О размножении василисков античные авторы умалчивают. Средневековые василиски, насколько известно авторам настоящей книги, сами не размножались. На свет же они появлялись из яйца, снесенного петухом и высиженного жабой. Поскольку несение яиц петухами — явление крайне редкое, да и для жаб достаточно нетипично сидеть на яйцах, василиски в Средние века были большой редкостью. Что же касается ливийских василисков, то, поскольку в пустыне и петухи, и жабы встречаются редко, есть основания думать, что они размножались естественным для змей способом.
Следует отметить, что василиск был не единственным животным, чей взгляд представлял опасность для других существ. Помпоний Мела, римский географ первого века н.э., писал о верховьях Нила: «В этих местах водится катаблепас (глядящий вниз) — небольшое дикое животное с огромной головой. Катаблепас поднимает голову с большим трудом, и поэтому пасть его всегда обращена к земле. Животное обладает удивительным свойством, о котором особенно следует сказать: подвергнуться нападению катаблепаса или быть им укушенным — совершенно неопасно, но смертельно опасно встретиться с ним взглядом».
Впрочем, вся долина Нила была, по мнению Помпония, исполнена чудес биологического характера. Автор сообщает, что река Нил «вливает жизнь даже в комья земли и превращает их в живые существа. Доказательством этого может служить то, что, когда разлив прекращается и река возвращается в свое русло, на влажных полях остаются особые существа: они еще не оформились и только становятся живыми. Одна часть тела их уже успела сложиться, а другая состоит еще из земли».
Упоминает Помпоний и еще об одном экзотическом способе воспроизводства живых существ. Им пользовалась птица феникс, жившая, по разным сообщениям, в Аравии, Ассирии или Индии (а быть может, и по всей Южной Азии), но периодически прилетавшая в Египет. Помпоний пишет: «Из пернатых нужно особо выделить феникса — однополую птицу, которая не совокупляется и не родит. Прожив пятьсот лет, птица ложится на кучу благовоний, которую она себе сооружает к этому времени, и начинает разлагаться. Затем жижа, получившаяся от разложения ее членов, затвердевает, птица беременеет собой и вновь родит себя самое. Когда птица подрастает, она покрывает миррой кости своего прежнего тела и несет их в Египет, в город, который называется городом Солнца, чтобы возложить их там в святилище на пылающий благовониями костер и освятить их этим обрядом».
Подобное сообщение о фениксе мы встречаем и у Тацита, младшего современника Помпония: «По истечении положенных ему лет, почувствовав приближение смерти, он у себя на родине строит гнездо и изливает в него детородную силу, от которой возникает птенец». Плиний, посвятивший фениксу целую главу своей «Естественной истории», пишет, что эта птица, состарившись, умирает в наполненном благовониями гнезде, после чего из ее останков появляется маленький червячок, который со временем превращается в птицу.
Таким образом, вопреки распространившемуся позднее мнению, фениксы, по крайней мере в далекой древности, совсем не обязательно совершали самосожжение, дабы возродиться из пепла, и предпочитали мирную смерть среди благовоний. Овидий пишет:
Версия о самосожжении феникса тоже существовала — ее придерживаются, например, Флавий Филострат и поэт рубежа четвертого — пятого веков Клавдий Клавдиан, уроженец Александрии Египетской. Филострат описывает, как феникс, прилетевший в Египет из Индии, «испепеляясь в своем гнезде, сам себе поет погребальную песнь». О том, как феникс рождается и умирает на «алтаре благовонном», «старость в огне меняя на молодость в солнечном свете», пишет Нонн. Солин рассказывает о погребальных кострах из корицы, которые сооружают для себя фениксы. Исидор пишет: «Птица эта живет более пятисот лет, когда же состарится, собирает ароматические ветви, возводит себе погребальный костер и, повернувшись к лучу солнца, хлопаньем крыльев сама раздувает для себя пламя, и таким способом возрождается из пепла».
Только столетий он пять своего векованья исполнит,
Тотчас садится в ветвях иль на маковку трепетной пальмы.
Клювом кривым и когтями гнездо себе вить начинает.
Дикой корицы кладет с початками нежного нарда,
Мятый в гнездо киннамон с золотистою миррою стелет.
Сам он ложится поверх и кончает свой век в благовоньях.
И говорят, что назначенный жить век точно такой же,
Выйдя из праха отца, возрождается маленький
Феникс. Только лишь возраст ему даст сил для поднятия груза,
Сам он снимает гнездо с ветвей возвышенной пальмы,
Благочестиво свою колыбель и отцову могилу
Взяв и чрез вольный простор в Гипериона город донесшись,
Дар на священный порог в Гипериона храме слагает.
Но, будь то для самосожжения или для погребения своих отцов, миграции фениксов из Азии в Египет подтверждаются большинством античных авторов. Геродот, побывавший в Египте в пятом веке до н.э., писал (правда, с чужих слов и высказав некоторое недоверие к источнику информации):
«Феникс прилетает будто бы из Аравии и несет с собой умащенное смирной тело отца в храм Гелиоса, где его и погребает. Несет же его вот как. Сначала приготовляет из смирны большое яйцо, какое только может унести, а потом пробует его поднять. После такой пробы феникс пробивает яйцо и кладет туда тело отца. Затем опять заклеивает смирной пробитое место в яйце, куда положил тело отца. Яйцо с телом отца становится теперь таким же тяжелым, как и прежде. Тогда феникс несет яйцо с собой в Египет в храм Гелиоса. Вот что, по рассказам, делает эта птица».
Тацит сообщает, что первой заботой феникса, достигшего зрелости, становится «погребение останков отца». «…Он не берется за это опрометчиво, но сначала, подняв мирру равного веса, испытывает себя в долгом полете, и когда станет способен справиться с таким грузом и с таким дальним путем, переносит тело отца на жертвенник солнца и предает его там сожжению. Все это недостоверно и приукрашено вымыслом, но не подлежит сомнению, что время от времени эту птицу видят в Египте».
Подробное описание внешности прославленного пернатого оставили многие авторы. Геродот сообщал, что феникса ему увидеть не удалось, «так как он редко прилетает в Египет: в Гелиополе говорят, что только раз в 500 лет», но знаменитый путешественник видел здесь изображение крылатого мифозоя: «Его оперение частично золотистое, а отчасти красное. Видом и величиной он более всего похож на орла». Тацит отмечал, что феникс «отличается от других птиц головою и яркостью оперения». Плиний говорит о пурпурном оперении феникса, «блистательном золотистом плюмаже» вокруг шеи, о лазурном хвосте, длинные перья которого тронуты розовым, и о хохолке из перьев на голове. Подобное (возможно, заимствованное у Плиния) описание птицы феникс приводит Гай Юлий Солин: «Величиной она с орла, голова украшена стоячим хохолком, образующим конус. Клюв у феникса с гребнем, вокруг шеи — воротник золотистого оттенка, тело пурпурного цвета за исключением хвоста, перья которого — розового цвета с примесью лазурного оттенка». Клавдиан, посвятивший фениксу прочувствованное эссе, считает, что крылья у него голубые и богато украшены золотом, при этом сами крылья «резвее, чем у Зефира». Кроме того, он уверяет, что из глаз феникса вырывается загадочный свет, а голову окружает пламенный ореол.
Сведения древних авторов о питании феникса вызывают некоторые сомнения. Плиний, ссылаясь на сенатора Манилия, который прославился изучением фениксов, сообщает, что эту птицу никто не видел за едой. Клавдиан прямо пишет: «Ему не нужна ни еда, чтобы утолить голод, ни питье, чтобы утолить жажду; чистые лучи солнца — его пища, морские брызги — его питье…»
Несмотря на столь скудный рацион, фениксы отличаются редким для птиц долгожительством. Разные авторы называют разные цифры, в основном от пятисот до тысячи лет. На этом вопросе подробно останавливается Тацит, сообщивший, что очередная птица феникс прилетела в Египет «в консульство Павла Фабия и Луция Вителлия», то есть в 34 году н.э., «и доставила ученым мужам из уроженцев этой страны и греков обильную пищу для рассуждений о столь поразительном чуде». В основном ученых мужей волновал срок жизни замечательной птицы. Им было известно, что каждая особь феникса прилетает в Египет один раз, для похорон своего отца. Поэтому по периодичности появления фениксов на берегах Нила можно судить о средней продолжительности их жизни. Тацит признает, что ученые мужи о возрасте последнего феникса «говорят различно». Он пишет: «Большинство определяет его в пятьсот лет, но есть и такие, которые утверждают, что этот феникс живет уже тысячу четыреста шестьдесят один год, так как ранее фениксы прилетали в город, носящий название Гелиополь, в первый раз — при владычестве Сесосиса, во второй — Амасиса и в последний — Птолемея».
Признаться, авторам настоящей книги не удалось постичь логику как ученых мужей Египта, так и самого римского историка. Сесосис, которого современная египтология отождествляет с Сенусертом III, фараоном XII династии, правил в девятнадцатом веке до н.э. Амасис, он же Яхмес II — в середине шестого века до н.э.; Птолемей — в начале третьего… Промежутки между их правлениями при всех условиях не дают ни одну из предложенных цифр. Впрочем, и сам Тацит пишет: «Древность темна; но Тиберия от Птолемея отделяет менее двухсот пятидесяти лет. Поэтому некоторые считают, что последний феникс — не настоящий…»
Плиний, ссылаясь все на того же знатока фениксов, Манилия, пишет, что птица эта живет пятьсот сорок лет. А Солин даже считает это доказанным (но кто и как доказал — не сообщает). Впрочем, его строки, посвященные этому вопросу, еще более противоречивы, чем текст Тацита. Солин сообщает: «Доказано, что фениксы живут 540 лет. Они сами себе сооружают из корицы погребальные костры, причем возводят их по соседству с Панхеей в городе Солнца, кучей наваливая корицу на алтари. Все авторы сходятся в том, что время жизни феникса соответствует полному циклу великого года. Впрочем, многие считают, что феникс живет не 540 лет, а 12954 года».
«Великим годом» древние называли время, по истечении которого все в мире приходит в первоначальное состояние. Год этот длится, по разным мнениям, от двух с половиной тысяч до нескольких миллионов лет, поэтому трудно согласиться с Солином, что именно на этой продолжительности жизни феникса сходятся «все авторы». Но дальнейшие сообщения Солина носят уже вполне исторический характер и сомнений не вызывают. Римлянин пишет: «В Египте фениксы впервые появились при консулах Квинте Плавции и Сексте Папинии (36 год н.э. — О. И.). В 800 году от основания Рима (47 год н.э. — О. И.) пойманный феникс по распоряжению принцепса Августа был выставлен на комиции. Это событие, помимо записей цензоров, зафиксировано и в городских анналах».
Другой экзотической птицей, о которой часто пишут античные географы, был грифон, или гриф, что одно и то же (разница в написании возникает лишь при переводе на русский язык). Но назвать грифона птицей можно с очень большой натяжкой — он не имеет ничего общего со своим тезкой, грифом из семейства ястребиных. Исидор сообщает: «Грифами называются четвероногие животные, покрытые перьями. Этот род зверей обитает в Гиперборейских горах. Всеми частями тела они — львы; крыльями и лицом похожи на орлов; чрезвычайно враждебны по отношению к лошадям. Увидев человека, разрывают его на части».
Гиперборейскими, или Рипейскими, горами в античном мире называли некие достаточно неопределенные горы, расположенные на севере, иногда — Урал. Впрочем, разные авторы помещали грифонов в разных регионах Евразии, от Северной Европы до Индии. Геродот считал, что они обитают в сравнительной близости от скифов, в земле неких одноглазых людей аримаспов. Знаменитый историк именует их «стерегущие золото грифы», но что это за животные и почему они занимаются столь несвойственным для пернатых делом, не разъясняет.
Павсаний пишет, что грифы — «животные, похожие на львов», что «они имеют крылья и клюв орла» и «из-за золота сражаются с аримаспами», «золото же, которое берут грифы, выходит из самой земли».
Сервий Туллий, комментатор Вергилия, пишет о грифах, что это — «особый род животных», который водится в Гиперборейских горах. «По всей внешности они суть львы, но крыльями и головой подобны орлам, очень враждебны лошадям, посвящены Аполлону…»
Помпоний Мела, описывая местность, лежащую к югу от Рипейских гор вдоль реки Танаис (Дон либо Северский Донец, а после их слияния — нижнее течение Дона), сообщает: «Затем идет область, никем не населенная, несмотря на благодатный климат. Дело в том, что здесь водятся грифы, злые и жадные дикие животные. Они очень любят золото, которое извлекают из недр земли и с поразительным усердием оберегают, создавая угрозу тем, кто находится поблизости. Первые люди, которых мы здесь встретим, — скифы, а первое скифское племя — аримаспы. Говорят, что у них по одному глазу».
Индийские грифы мало чем отличались от восточноевропейских и питали столь же сильную склонность к золоту. Флавий Филострат писал: «Что же до золота, добываемого грифонами, то существуют скалы, усеянные золотыми каплями, словно искрами, и золото это упомянутые твари высекают из камня силою клюва». Кстати, страсть к блестящему металлу достаточно типична для некоторых птиц, например сорок, ворон или галок, и это наводит на мысль, что, несмотря на свое львиное тело, грифоны были близки к птицам. Интересно, что Ктесий прямо называет индийских грифов птицами, приписывая им весьма незначительное сходство со львами. Правда, сам Ктесий, врач персидского царя, в Индии не бывал, но Персидское царство все же находилось к этой стране достаточно близко и поддерживало с ней регулярные контакты. Ктесий пишет: «Золото находится в многочисленных и высоких горах, на которых обитают грифы — четырехфутовые птицы размером с волков, с лапами и когтями, подобными львиным. Все их тело и крылья покрыты черными перьями, лишь грудь красная. Из-за них золото трудно добывать, несмотря на то что его чрезвычайно много».
Элиан в «Рассказах о животных» придерживается иного мнения, подчеркивая сходство грифонов с млекопитающими. Он сообщает: «О грифоне я слыхал, что это индийское четвероногое, подобно львам, животное, и его когти, сильные сколь только возможно, также почти одинаковы со львиными. Поэты говорят, что спина у них крылатая, цвет их перьев черный, а спереди красный, сами же крылья уже не таковы, но белые. (…) Птенцов он выводит в горах; и взрослого невозможно захватить, а птенцов ловят. И бактрийцы, соседи индийцев, говорят, что грифоны сторожат имеющееся там золото, и говорят, что они его выкапывают и из него же вьют гнезда, а то, что просыпалось, забирают индийцы. Индийцы же говорят, что грифоны не охраняют вышеназванное золото, ибо они не нуждаются в золоте (…), но что индийцы сами приходят добывать золото, а те боятся за своих детенышей и сражаются с приходящими. Также они вступают в борьбу и с остальными животными и весьма легко их одолевают, но не противостоят ни льву, ни слону».
Флавий Филострат, в отличие от Элиана, считает грифонов сильнее львов и слонов. Но у него имеется совершенно особое мнение по поводу их крылатости. Впрочем, нельзя исключить, что он попросту описал животных другого вида. Филострат пишет: «Огромностью и мощью грифоны подобны львам и даже нападают на последних, ибо имеют преимущество в крыльях; превосходят они силою также слонов и драконов. А вот летать они — словно слабокрылые птицы — не горазды, ибо нет у них подлинных крыльев, присущих птичьей породе, но имеются лишь алые перепонки, натянутые на лапах между пальцами: расправляя эти перепонки, они взлетают и бросаются с воздуха, так что неодолим для них только тигр, проворством сродный ветрам».
Интересно, что в своей склонности к золоту грифоны сходны с некоторыми видами муравьев — об этом сообщают многие античные авторы. Например, Помпоний Мела писал: «Индия богата людьми и разными видами животных. Здесь встречаются муравьи величиной с самую большую собаку. Говорят, что они, подобно грифам, извлекают золото из недр земли и стерегут его, угрожая смертью всякому, кто к нему прикоснется».
* * *
Менее известным, чем грифон, но тоже в своем роде замечательным животным был таранд, водившийся в степях Юго-восточной Европы. О нем говорится в книге «Рассказы о диковинах», приписываемой Аристотелю, хотя и созданной после его смерти: «У скифов, называемых гелонами, как рассказывают, водится дикое животное, чрезвычайно редкостное, и поймать его очень трудно, потому что вид его очень переменчив; называется он “тарандом”: животное это меняет цвет меха в зависимости от места, маскируясь под цвет деревьев и травы, вообще под цвет любой местности. Всего удивительнее изменение окраски шкуры, другие животные сходным образом меняют лишь цвет кожи, например хамелеон или полип. Величиной этот зверь с быка, а голова напоминает оленью».
Ученик Аристотеля, Теофраст, тоже описал редкостное животное в своей книге «О водах»: «Таранд величиною с быка, а мордою похож на оленя, только шире, так что она как бы сложена из двух оленьих морд. Животное это — двукопытное и рогатое. Рог имеет отростки, как олений, и весь покрыт шерстью: кость его обтянута кожею, откуда и растет шерсть. Кожа толщиною в палец и очень крепка, почему ее высушивают и делают из нее панцири. Перемена цвета у таранда удивительна и почти невероятна: у других перемена происходит в коже вследствие изменения внутренней влажности, или кровянистой, или какой-нибудь другой подобной, так что патологическая причина очевидна; изменение же волос, сухих, висящих и вовсе не обладающих свойством изменяться, поистине удивительно и невероятно, в особенности если разнообразится соответственно многим предметам».
* * *
Весьма интересными существами, обитавшими по самым разным окраинам Ойкумены с древности и по крайней мере по раннее Средневековье, были кинокефалы (киноцефалы), или люди с песьими головами. Признаться, авторы настоящей книги поначалу были в сомнениях, можно ли помещать их в книгу о животных и не обидно ли это будет для созданий, носящих, как бы то ни было, имя «люди». Подобные сомнения, кстати сказать, терзали в свое время и Блаженного Августина, который размышлял о том, что есть человек и можно ли возводить к Адаму разного рода биологические диковинки. «А что сказать о кинокефалах, собачья голова которых и лай скорее выдают их за животных, чем за людей?» — вопрошал великий богослов. Августин разрешил свои сомнения в плоскости богословской, но не биологической. Он пришел к неоспоримому выводу, что если носители столь необычных качеств, каковым, без сомнения, можно считать наличие собачьей головы, являются людьми, то они происходят от Адама, а если не являются людьми, то соответственно от Адама не происходят. Но вопрос о том, люди ли кинокефалы, остался у Августина открытым, и авторам настоящей книги пришлось прибегнуть к свидетельствам менее боговдохновенным, но более конкретным. Поскольку античные писатели часто относят этих существ именно к животным, отказывают им в человеческой речи, а иногда и наделяют их собачьим хвостом, по зрелом размышлении было решено посчитать кинокефалов животными и уделить им некоторое внимание на этих страницах.
Первым, кто упомянул замечательных обладателей собачьих голов, был Геродот, путешествовавший по Северной Африке в пятом веке до н.э. Он писал о землях, которые сегодня относятся к Тунису и Алжиру: «Там обитают огромные змеи, львы, слоны, медведи, ядовитые гадюки, рогатые ослы, люди-песьеглавцы и совсем безголовые, звери с глазами на груди (так, по крайней мере, рассказывают ливийцы), затем — дикие мужчины и женщины и еще много других уже не сказочных животных». Несмотря на то что «отец истории», видимо, относил песьеглавцев и безголовых людей к категории «сказочных животных», память о них, причем вполне материальная, в виде наскальных рисунков, сохранилась в Африке по сей день. Впрочем, некоторые скептически настроенные исследователи считают, что песьеглавцами, или кинокефалами, древние могли называть бабуинов, недаром их латинское название — Papio cynocephalus.
Полутора веками позже грамматик и поэт Симмий Родосский описал свои личные впечатления от встречи с кинокефалами у берегов Кавказа: «…Я прибыл на заросшие зелеными маслинами острова, осененные высокими тростниками. Я видел и странное племя мужей гемикинов [полупсов], у коих на красивых плечах собачья голова, снабженная крепкими челюстями; они лают, как собаки, и не понимают славной речи других смертных».
В начале третьего века до н.э. в Индии побывал греческий дипломат Мегасфен. Он засвидетельствовал, что там тоже живут кинокефалы. Труд самого Мегасфена до нас не дошел, но на него ссылается Солин, сообщая, что в «индийских горах живут люди с собачьими головами, которые вооружены когтями, а одеты в шкуры. Голос у них нечеловеческий, и объясняются они лишь лаем и рычанием».
С распространением христианства интерес к кинокефалам не исчез — вслед за Августином им уделяли внимание и другие христианские авторы. В девятом веке об индийских песьеглавцах писал константинопольский патриарх Фотий. Правда, сам Фотий в Индии не бывал и пользовался книгой Ктесия Книдского «Индика», созданной еще в начале четвертого века до н.э. и до наших дней не сохранившейся. Патриарх подробно пересказал книгу (за что историки ему по сей день благодарны), не обошел он вниманием и кинокефалов, о которых писал Ктесий. Причем наличие у этих существ не только собачьей головы, но и длинных пушистых хвостов нисколько не смутило христианина. Он, не в пример многим другим авторам, признал за кинокефалами принадлежность к человеческой цивилизации и даже подчеркнул их «праведность»:
«Говорят, что в тех горах живут люди с собачьими головами. Одеваются они в шкуры диких зверей. Они не разговаривают, но воют, подобно псам, и так общаются. Клыки у них больше, чем у собак, а когти длиннее и острее; живут они в горах вплоть до реки Инд. Они черны и очень праведны, как и остальные индусы; они понимают речь индийцев, но не в состоянии разговаривать, а только воют и подают знаки руками и пальцами, словно глухонемые. Называют же их индийцы “калистры”, что по-гречески означает “собакоголовые”. Народ этот, между прочим, насчитывает сто двадцать тысяч человек. Эти кинокефалы не строят домов и живут в пещерах. Они с луком и стрелами охотятся на зверей и так проворны, что ловят их на ходу. Женщины моются только раз в месяц во время своего периода и ни в какое другое время. Мужчины же не моются, но ополаскивают руки; три раза в месяц они натираются маслом, взбитым из молока, и обтираются кожами. Все кинокефалы, и мужчины и женщины, носят одежду из стриженых шкур, как можно более тонко выделанных. Богатые носят льняную одежду. Но таких немного. У них нет кроватей, но они пользуются подстилками из листвы. Самыми богатыми считаются те, у кого больше овец; прочее же имущество одинаково распределено между всеми. У мужчин и у женщин сзади свисают хвосты, как у собак, но они более длинные и пушистые. Кинокефалы совокупляются со своими женщинами на четырех лапах, как собаки, сблизиться по-другому считается позором. Они праведны и живут дольше, чем люди, по сто шестьдесят два года, а некоторые из них и по две сотни лет».
Чтобы не возвращаться к этому виду мифозоев, авторы настоящей книги позволили себе привести в этой главе и сведения средневековых авторов.
Двумя веками после Фотия о кинокефалах писал Адам Бременский в своей книге «Деяния архиепископов Гамбургской церкви». Надо сказать, что ни к славному городу Гамбургу, ни к его архиепископам кинокефалы, судя по сообщению Адама, прямого отношения не имели. Но автор весьма подробно описывает не только те народы, которых гамбургские миссионеры уже обратили в христианство, но и тех, кого еще не коснулся свет истинного учения. Среди последних оказались амазонки, жившие на берегах Балтийского моря. Именно от их связей с заезжими купцами, пленниками, а также чудовищами, «которые в этих землях не редкость», и рождались, по уверению Адама, кинокефалы. Интересно, что были они только мужского пола. Автор пишет об амазонках: «Когда же дело доходит до родов, то оказывается, что, если плод мужского пола, это циноцефал, а если женского, то совершенно особая женщина, которая будет жить вместе с другими такими же, презирая общение с мужчинами». О самих кинокефалах Адам сообщает, что «их часто берут в плен в Руссии, а говорят они, мешая слова и лай».
Иоанн де Плано Карпини, глава первой европейской миссии, посланной к монголам папой Иннокентием IV в середине тринадцатого века, тоже сообщал о жившем в Центральной Азии, возможно в предгорьях Тянь-Шаня, народе, женщины которого имели обычный человеческий облик, а мужчины рождались даже не кинокефалами, а в полном смысле этого слова собаками. Кроме того, дипломат описывает «некую землю над Океаном», вероятно, Сибирь, где обитали чудовища, которые «имели во всем человеческий облик, но концы ног у них были, как у ног быков, и голова у них была человеческая, а лицо — как у собаки». Существа эти, по уверению Карпини, изъяснялись весьма странным способом. «…Два слова говорили они на человеческий лад, а при третьем лаяли, как собака, и таким образом в промежутке разговора они вставляли лай, но все же возвращались к своей мысли, и таким образом можно было понять, что они говорили».
Кинокефалы встречались на окраинах известных европейцам земель по крайней мере до самого конца пятнадцатого века. Одним из последних авторов, который их упоминает, был Христофор Колумб. В «Дневнике первого путешествия», прибыв на Кубу, он пишет о том, что «узнал также, что там имеются большие корабли и богатые товары, а земля эта лежит на юго-восток, а еще дальше живут одноглазые люди и люди с собачьими мордами, которые едят человеческое мясо; захватывая кого-нибудь в плен, они отрубают ему голову и детородные органы и высасывают из жил его кровь».
Особенно много замечательных — как вполне реальных, так и мифических — животных водилось в древние времена в Индии. Это не удивительно. С одной стороны, Индия еще со времен похода Александра Македонского была и грекам, и римлянам в достаточной мере известна. С другой стороны, побывали здесь в античные времена все-таки очень немногие, а уж географов или историков, которым довелось посетить столь отдаленные земли, и вовсе можно сосчитать по пальцам. Написать же о замечательных животных, обитавших на берегах Инда и Ганга, хотелось каждому (и авторы настоящей книги — не исключение). Впрочем, многих из этих животных трудно назвать в полной мере мифозоями. Например, воспетый Ктесием «червь», водившийся в водах Инда, скорее всего, имел прототипом какого-нибудь заурядного питона. Но в описании греческого врача (да еще и в пересказе Фотия) получилось достаточно примечательное существо:
«В реке Инд обитает червь, по виду напоминающий тех, что живут на смоковницах, длиной он около семи локтей; толщина же его такова, что десятилетний мальчик с трудом может обхватить этого червя. На верхней и нижней челюсти у него по зубу, ими он ловит добычу. В дневное время он укрывается в речном иле, ночью же выползает, и, если ему попадается какое-либо животное, будь то бык или верблюд, он хватает его и тащит в реку, где пожирает целиком, оставляя только чрево. Ловят его с помощью большого крюка на железной цепи, привязав к нему козленка или ягненка. После этого червя на тридцать дней подвешивают, предварительно подставив сосуды. За этот срок из него вытекает столько масла, что оно могло бы наполнить десять аттических чаш. По истечении тридцати дней червя выбрасывают, а масло доставляют царю индийцев, и только ему одному, ибо никому другому не дозволено брать ни капли. Это масло сжигает все, на что попадает, будь то дерево или животное. И невозможно ничем унять этот огонь, лишь только большим количеством глины, причем густой».
Подобных «червей», но только обитающих в водах Ганга описывает Солин. Он сообщает: «У этих червей два щупальца каждое семи локтей в длину. Червь этот настолько силен, что мертвой хваткой вцепляется в хобот слона, пришедшего на водопой, и увлекает его в пучину».
В «Собрании достопамятных сведений» Солин уделил животным Индии небольшую главу. Он описывает гигантских змей, попугаев, единорога (так он, вероятно, называет носорога), угрей, достигающих трехсот футов (около 90 м) в длину… Солин пишет: «Водится здесь животное эал, похожее на лошадь. Хвост у него, как у слона, цвет черный, челюсти кабаньи. Рога у него больше локтя длиной, причем они подвижны, так что ими можно управлять в зависимости от избранной эалом тактики боя. В бою эал один свой рог выдвигает вперед, а другой отодвигает назад, поэтому, если при ударе первый рог на что-нибудь наткнется, острие второго довершит дело. Его сравнивают с гиппопотамом: действительно, он очень любит плескаться в речной воде».
Не исключено, что прототипом эала тоже послужил носорог. Более загадочным животным выглядит описанная Солином левкрокота: «Левкрокота всех животных превосходит быстротой. Величиной она с дикого осла, круп — как у оленя, грудь и голени — как у льва, голова куницы, копыта раздвоенные, пасть разверста до самых ушей, вместо зубов — сплошная кость. Таков ее внешний вид, голосом же она подражает человеческой речи».
Но самым, наверное, интересным из мифозоев Индии, о которых рассказывается в книге Солина, была мантикора (некоторые называют ее мантихорой или мартихорой): «Водится здесь и зверь, называемый мантихора. У него три ряда зубов, которые при смыкании челюстей заходят друг за друга. У мантихоры человеческое лицо, глаза серые, схожее со львом тело кроваво-красного цвета, а хвост с жалом, словно у скорпиона. Он издает свист, напоминающий звучание согласно играющих свирелей и труб. Мантихора обожает человеческое мясо. Ноги у него так мощны, прыжок так далек, что его не может остановить никакое удаление, никакое препятствие».
О мантикоре писали очень многие античные авторы. Первым, чье воображение поразил этот замечательный зверь, был, вероятно, Ктесий — именно на него очень часто ссылаются более поздние авторы. И описания мантикоры у них — и у Аристотеля, и у Плиния, и у Элиана — очень похожи на описание Ктесия. Правда, некоторые, наиболее скептически настроенные, авторы не рискнули повторить рассказ Ктесия о том, что мантикора «поднимает хвост и мечет свои жала подобно стрелам», но в остальном их сообщения почти совпадают. Сам же Ктесий, в пересказе все того же Фотия, сообщает об этом хищнике:
«Лицо его подобно человеческому. Это животное размером со льва, а цветом красное, как киноварь. У него три ряда зубов, уши как у человека. Хвост скорпионий, на его конце находится жало размером более локтя. По обеим сторонам хвоста расположены боковые жала, и, как у скорпиона, имеется жало и на голове. Итак, любого, кто к нему ни приблизится, он убивает своим смертоносным ядом. Если кто-либо издали угрожает ему, то это животное защищает себя и спереди — поднимает хвост и мечет свои жала подобно стрелам, — и сзади, вытянув хвост. Жала же его летят на расстояние одного плетра (более тридцати метров. — О. И.), и все, кого оно таким образом ранит, умирают, за исключением слонов. Жало мартихоры длиной около одного фута, а толщиною с тончайшую тростинку… Мартихора в переводе на греческий означает “антропофаг” (человекоядное), поскольку оно чаще всего убивает и пожирает людей; однако питается оно и другими живыми существами. Сражается мартихора и когтями, и при помощи жал. На месте тех жал, которыми оно выстрелило, вырастают новые. Эти животные многочисленны в Индии. Убивают же их, метая в них копья со спин слонов».
Эдвард Топселл, автор знаменитых бестиариев начала семнадцатого века, предположил, что мантикора Ктесия — это то самое существо, которое Авиценна зовет «марион», или «марикоморион». Топселл, ссылаясь на Авиценну, сообщает, что, когда индийцы ловят детенышей этого замечательного животного, они бьют их по заду и хвосту, с тем чтобы прекратить рост ядовитых жал. Только после этого зверей можно приручать без опасности для себя. Кроме того, Топселл высказывает неожиданное предположение, что мантикора и левкрокота — одно и то же животное. Впрочем, авторы настоящей книги не разделяют этой точки зрения.
Мифозои земные и райские
У кельтов и норманнов
Драконы
В Поднебесной и ее окрестностях
Обитатели вод
Библиография
