Мешок с глухим стуком упал на крышку Никешиного гроба, прежде чем Настя успела бросить на нее горсть мерзлой земли. Я пришел тихо и незаметно. Я прокрался на похороны, как вор. Я появился сзади, когда Филимон и сосед его, Чехов, уже опускали гроб в могилу на веревках.
   Последнее земное пристанище деревенского дурачка было таким же непритязательным, как и он сам: без кистей, кумача с черными анархистскими бантами и обойными гвоздями, без венков с пластмассовой бакалеей и лент с надписью «Безвременно усопшему другу на вечную память». Тем более что он и не усоп. Его подло зарезали, словно кролика, по моей собственной наколке.
   Рядом с могилой стояли Настя, прижимавшая к губам угол шерстяного платка и теребившая крестик на груди, Гаврила Степанович, обнимавший ее единственной рукой, однофамилец автора повести «Случай на охоте» и Филя, опиравшийся на ржавый лом, точно епископ на посох. Его мохнатая шапка валялась на грязном снегу рядом с холмиком глины, увенчанным штыковой лопатой. Видно, буйну голову Филя обнажил задолго до начала прощальной церемонии. Пришлось ему, видно, попотеть, взламывая окаменевшую почву.
   - Что это? - Филимон вздрогнул, уставившись на мою бандероль, громыхнувшую о доски.
   Гаврила Степанович лишь вопросительно посмотрел на меня.
   - Венок. - Я не стал вдаваться в детали. - От коллектива Балабановской спичечной фабрики.
   Настя все поняла. Она кинулась мне на шею и покрыла поцелуями мои небритые щеки. Она прижалась ко мне животом и зашлась таким счастливым смехом, что Чехов перекрестился. Подумал, надо полагать, что Анастасия Андреевна с горя двинулась умом.
   - Ну, студент! - Обрубков криво усмехнулся, но глаза его потеплели. - Я бы с тобой в разведку не пошел. Пленных ты не берешь, я так полагаю.
   - А я пошла бы! - с жаром вступилась за меня Настя. - Я бы и в контрразведку с ним пошла бы!
   - Помяни черта, он и тут. - Гаврила Степанович нахмурился.
   К подножию холма подкатил грузовик с бортами, обтянутыми крепом. Натужно урча двигателем, он пополз вверх по склону и заглох где-то уже на полпути. Из кузова посыпалась похоронная команда: братья - танкисты, Пугашкин с фотографом, уважавшим поминки, и даже судебный эксперт Евдокия Васильевнa, близко знавшая покойного после смерти. По ее боевому и задорному виду можно было предположить, что Семен Ребров снова пообещал натопить баню. Последним с подножки грузовика соскочил Паскевич. Он был в шинели с синими петлицами и капитанскими погонами на плечах, брюках, заправленных в боты, и касторовой шляпе с оврагом посреди тульи.
   - Странная форма, - заметил Чехов, наблюдая за разгрузкой.
   - Форма? - Я взял Настю под локоть. - Нет. Это содержание, друг. Это самая суть.
   - Как суть? - растерялся любитель-мотоциклист.
   - Известно как: ширинку расстегивают и поливают нас, грешных. «Мы-де граждане простые, наши пули холостые, но никто из нас не носит бутербродов в кобуре».
   - Ты, Сережа, в Казанском институте выступай, - одернул меня Гаврила Степанович. - А здесь люди лежат.
   Филимон крякнул и принялся засыпать глиной Никешину могилу.
   А вот о могиле для своего верного нукера Алексей Петрович Ребров-Белявский похлопотал заранее. Могила дожидалась прибытия траурной процессии под рябиной. Место было почетное. Даже ягоды сохранились на ветках - синицы не все еще склевали.
   Провожающие вытащили из кузова гроб. Он был накрыт переходным знаменем ударников социалистического труда, временно отделенным от древка. Четырех, правда, капитанов для выноса тела не набралось. Гроб с Фаизовым взвалили на плечи два капитана, сержант и рядовой. Женщину от физической работы освободили, а фотограф предпочел заняться своим непосредственным делом: запечатлением скорбного события на пленку. Невооруженным глазом было видно, что младший командный состав бронетанковых войск предварительно клюкнул и не стоило его ставить в авангарде. Проходя мимо нас, танкисты уже переругивались. Танкисты были маленькие, а татарин - большой и тяжелый.
   - Мы чей крест, вообще, несем? - пыхтел Семен, спотыкаясь о кочки. - Он же мусульманин до мозга!
   - Точно, братуха, - поддакивал Тимофей, поправляя соскальзывающий с плеча угол гроба. - На санках его надо было сопровождать.
   - Сперва вообще пехота идет! - все более распалялся Ребров-старший. - Мы должны замыкать и поддерживать прямой наводкой!
   - Точно, братуха. - Тимофей замедлил шаг. - Офицерье обязано личным примером, а не взади шастать.
   Далее не сговариваясь, мятежный экипаж бросил гроб и дружно подался в стороны. Пугашкин с Паскевичем от неожиданности уронили скорбный груз, но - не честь мундиров. Оба карательных департамента добросовестно готовили свои штаты к внештатным ситуациям. Пугашкин выхватил пистолет.
   Так, - фыркнула Настя. - Похороны обретают массовый характер.
   Я был рад, что ее настроение изменилось.
   - Отставить! - лениво скомандовал Паскевич. Бузотеры застыли, точно Бобчинский и Добчинский в финальной сцене пьесы.
   - Сколько им впаяем? - Паскевич забрал у следователя табельное оружие. - По червонцу, я думаю, хватит. И без права переписки.
   - Больше пятнадцати суток не могу, - замялся Пугашкин. - Мелкое хулиганство. Хотя если они знамя порвали, тогда, безусловно, статья. Умышленная порча в особо крупных размерах.
   - Фотокамеру сюда. - Паскевич обернулся к увлеченному съемкой Виктору.
   - Зачем? - Вопрос криминального фотографа явно запоздал. Кассета с хроникой последних событий была нещадно засвечена.
   - Интуиция подскажет.
   Виктор, словно заправский вратарь, в отчаянном броске поймал свой аппарат.
   Братья- танкисты переглянулись. Подобное обращение с прессой, как правило, служило признаком начала решительных действий против мирного населения. В Чехословакии, по крайней мере.
   - Ты что, Пугашкин? - Заведующий клубом обошел вокруг следователя, словно бы убеждаясь, что ни с кем его не путает. - Это же свои ребята! Прагу дважды брали! Правительственные награды имеют! Имеете?!
   Он сурово глянул на братьев.
   - Контузия у меня! - подтвердил Тимофей. - Будильником с балкона приложили! Хорошо, что я шлем тогда чуть не снял!
   - Слышал, Пугашкин? - Паскевич, играя пистолетом, нахмурился. - Ты на чью мельницу воду льешь?
   - Никак нет! - побледнел уже следователь.
   - Вольно, - скомандовал танкистам Паскевич. - Взяли. Подняли. Пошли.
   Тут выяснилось, что и Фаизов не так тяжел, и братья-танкисты дистрофией не страдают. Гроб с татарином был мигом доставлен на заранее приготовленную позицию: накрытый вишневой бархатной скатертью стол.
   - Где стол был яств, там гроб стоит, Серега! - подмигнул мне Тимофей.
   «Вот оно, обязательное среднее образование в действии». Я покосился на Обрубкова. Егерь чиркнул зажигалкой. Я и забыл, что у меня во рту - неприкуренная сигарета.
   - Водки дайте! - прохрипел старший из братьев, шатаясь вокруг стола.
   Водки ему дали. Евдокия Васильевна сжалилась. Семен ей был нужен еще живым. Братья освободитесь от гладкоствольного оружия, составив его в неполную пирамиду. Поллитровку они распили из горлышка. Виктор хотел к ним присоединиться, да был отшит под весьма сомнительным предлогом.
   - По русскому обычаю на поминках не чокаются, - просветил его Ребров-старший.
   Руководивший мероприятием Паскевич открыл красную папку для вручения грамот и глухо откашлялся над изголовьем гроба.
   - Рак легких, - извинился он перед собранием - На порошках держусь.
   Наш отряд оставался чуть в отдалении. Часть прощальной речи Паскевича относило ветром к часовне. Ветер дул от нас. Мы ожидали, когда Филимон с Чеховым установят крест на Никешиной мошне. Мне приходилось порядком напрягать слух, разбирая, о чем толкует старый иезуит над телом татарина.
   Загадочная личность Паскевича вызывала во мне уже не только отвращение, но и какой-то болезненный интерес. Отчасти я догадывался, а отчасти стал понимать, что он здесь далеко не по совместительству. Слишком амбициозен и одержим был Паскевич, чтобы под легендой заведующего сельским клубом вести слежку за функционерами областного масштаба. Слишком, по разумению моему, ценным и опытным специалистом он был, чтоб начальство разменивало его на второстепенные задачи, подвластные любому комитетскому приготовишке.
   Какие же козни строил в этой глуши капитан всесильных органов и великий мистификатор? Ему бы на Лубянке в теплом кабинете сидеть да перспективную молодежь консультировать. Ему бы жить в трехкомнатной отдельной квартире где-нибудь на Котельнической, уплетать кремлевский паек и лечиться в правительственной клинике. Так нет же, Паскевич сам себе варил овсянку и развлекался картинами про доблестных советских шпионов, медленно загибаясь от рака легких, если не симулировал названную болезнь. А бубен он мне дал, конечно, не из любви к духовому оркестру, возрождение которого мечтал начать хотя бы с меня.
   На вепря- оборотня, мне думалось, Паскевич тоже плевал с колокольни Ивана Великого. Бубен был поводом поскорее спровадить меня из дома старухи Белявской. Что-то она знала такое, во что Паскевич никоим образом не стремился посвящать залетных
   студентов, сочинявших безответственные повести. Что-то очень и очень важное о подлинной его миссии в Пустырях. Утром я действовал под влиянием эмоций. Самолюбие в обойме с отчаянием толкнуло меня на авантюру. Я хотел реабилитироваться в собственных глазах и хотел вернуть Настино уважение. Я хотел отомстить за ее отца. Хотел доказать Обрубкову, что годен к строевой. Хотел избавить село от печного ужаса. Рыцарем без страха и упрека хотел я стать. Ланцелотом Болотным. Что же, Настино уважение я вернул. В остальном, слушая речь Паскевичa, уже сомневался.
   - Нелепая случайность унесла жизнь боевого товарища Фаизова. Не на фронте он погиб, но и не и тылу. Схватка с преступником - тот же бой за мир и хижинах, как написал товарищ Сорокин на переходящей красной рубахе под номером двадцать семь. Инвентарный учет наших святынь - это не формальность. Это учет наших достижений и подвигов. Это есть бережное отношение к прямым уликам наших завоеваний, товарищи.
   Гаврила Степанович подошел сзади к Пугашкину и тронул его за плечо:
   - Нож нашли? Следователь вздрогнул.
   - А, гражданин Обрубков! Вот вы где скрываетесь! - Он тут же напал на егеря с уязвимой стороны. - Вопрос: кто позволил убивать зверя ценных пород, и где лицензия?
   - Это - два вопроса, - усмехнулся Гаврила Степанович.
   - Очная ставка! - вспылил Пугашкин. - Ваш заместитель - браконьер и щенок! Сам бы не дерзнул!
   Я приблизился вместе с Анастасией Андреевной, обнимая ее за талию, к могиле под рябиной. Настя вынула руку из бабушкиной муфты и залепила Пугашкину звонко прозвучавшую на морозе оплеуху.
   - Видали? - обрадовался Тимофей. - Знай наших!
   Щеки следователя зарделись, отчего внешность его в целом только выиграла. Обыкновенно землистый цвет его лица, приобретенный за годы протирания штанов на допросах, мог испортить аппетит даже заключенным после изнурительной голодовки. Не заднее место красит человека, это уж точно.
   Докладчика уже никто не слушал. Все увлеклись назревшим конфликтом. Сама Евдокия Васильевна изволила оседлать свой медицинский чемоданчик в ожидании захватывающего зрелища.
   - Пугашкин! - вмешался в инцидент разгневанный Паскевич. - Прекратите драку! Вон отсюда! Я с вами в машине поговорю!
   Затравленно озираясь, Пугашкин побрел к грузовику.
   - Посерьезней, товарищи! Вы не в клубе! - Паскевич окинул строгим взглядом собравшихся и вернулся к докладу. - Многие еще мешают нам строить счастливое детство. Многие прячутся за спиной советской власти. Будем искоренять. Взвод почетного караула, к прощальному залпу стройся!
   Братья- танкисты разобрали гладкоствольную пирамиду, встали на краю могилы и прицелились в пасмурное небо.
   - Равнение на жертву! - Паскевич поднял носовой платок, словно дуэльный секундант. - Прощай, дорогой наш товарищ Фаизов! Мир хижинам - война дворцам!
   Последние слова его потонули в грохоте ружейного залпа. Вспугнутые вороны снялись с деревьев и, каркая, закружили над кладбищем.
   - Что он сказал? - поинтересовался Тимоха, вытягивая из ружья пустые гильзы.
   - Мир чижикам - война скворцам, - фыркнул Виктор.
   - Товьсь! - Паскевич снова поднял платок.
   - Скворцы весной прилетают, деревня! - Ребров-страший, заряжая по второй, смерил фотографа презрительным взглядом.
   - Чижик-пыжик! - Тимофей рассмеялся. - Я одному долдону шапку спалил в заправочной! Клапан проверял!
   После третьего залпа на кладбище въехала «Волга» Реброва-Белявского.
   Оставив персональный транспорт, Алексей Петрович первым делом подошел ко мне и молча пожал мою мужественную руку. Откуда весь поселок успел проведать о моем беспримерном подвиге, до сей поры остается для меня загадкой.
   - Опускайте! - распорядился Паскевич и, завершив таким образом официальную часть, приблизился к нашей группе.
   Сломив мое вялое сопротивление, он обнял меня и трижды расцеловал.
   - Витязь! - произнес он с чувством. - Лично буду ходатайствовать! С палашом и канистрой взял матерого! Какую смену воспитали, а?
   Паскевич торжествующе оглядел собравшихся, и, ей-богу, глаза его светились гордостью за всех них. Настя, положив мне голову на плечо, улыбалась. Ее отец был отомщен - вот что имело значение, а болтовню своего начальника она и не слушала.
   - Я хочу тебя, - прошептала она мне на ухо. - Прямо сейчас.
   Обрубков наблюдал за происходящим с иронией. Паскевича он при этом как будто не замечал. Данное обстоятельство показалось мне очень странным. Прежде я не задумывался, отчего два старых боевых товарища избегали друг друга, и в самом ближайшем времени решил это выяснить.
   Заметив, что братья-танкисты мнутся у могилы и медлят с погребением, Алексей Петрович окликнул Семена.
   - В багажнике возьми, - бросил он презрительно, когда тот подскочил на зов хозяина.
   - В багажнике! - крикнул брату Семен. Тимоха потрусил к «Волге».
   - Есть! - Он поднял над головой ящик с водкой, словно футбольный кубок, вырванный в изнурительном финале.
   Не дожидаясь продолжения торжеств, мы с Настей вслед за Гаврилой Степановичем вернулись к Никеше. Великан-лесничий с Чеховым так и не отошли от его могилы. Они уже разровняли холмик и водрузили деревянный крест, обложив его у основания хвойными ветвями.
   Настя извлекла из брезентовой сумки четверть самогона и, расстелив на могиле чистое полотенце, выложила на него незатейливую закуску: холодные котлеты, лук и черный хлеб, нарезанный загодя. Затем она раздала нам граненые стаканчики, и мы выпили молча за упокой раба Божьего а, может, и не раба. Может, Никеша был самым свободным человеком из всех, кого я так и не узнал.
   - А что, Гаврила Степанович, - прикурив сигарету, я осмелился на вопрос, давно меня занимавший, - верно ли в народе толкуют, будто ваша левая рука на погосте захоронена?
   - Давно ль ты в народ наш ходить повадился? - Обрубков глянул на меня как-то со значением. - Участкового Колю Плахина все называли моей левой рукой. Андрей его этим прозвищем наградил: Левая Рука - друг индейца Гаврилы. Таких, как Плахин, поискать. Упорно свой долг исполнял и был уже близок…
   К чему был близок участковый, Гаврила Степанович не досказал.
   - Рядом с Андреем он лежит, отцом Настиным.